— Да уж.
— А шрам на губе, он у тебя не болит?
— Да нет.
Франсуа сел в постели и, стараясь не выдать, как он растроган, неловко пробормотал:
— Да вы тоже, мэтр Гийом, выглядите не слишком хорошо.
— Что ты за глупости говоришь!
— Вовсе не глупости. Я же вижу.
— Ну и хватит об этом!
— А как моя матушка? — спросил Франсуа.
— Я пошлю предупредить ее, — поспешно сказал каноник, радуясь смене темы разговора, — а то если она тебя неожиданно увидит, с ней может случиться удар, которого она не перенесет. Она очень постарела.
— Спасибо вам, дядюшка, — поблагодарил Вийон.
Он закрыл глаза, но когда дрова в очаге разгорелись и в комнате стало светлей, открыл, взглянул на дядю и вдруг расплакался.
— Франсуа, мальчик мой, перестань, — принялся успокаивать его мэтр Гийом.
Но Франсуа не мог сдержать слез, они струились по его исхудалому липу, и он даже не утирал их. Чувствуя себя стократ более слабым, чем женщина, он оплакивал все свои страдания и унижения и не пытался сдерживаться. Понимал ли он, откуда идет эта дурацкая растроганность? Вряд ли, да, наверно, и не пробовал понять. После стольких несчастий, которые он вынес без жалоб, слезы приносили облегчение и умиротворенность.
— Я причинил вам много неприятностей, мэтр Гийом, но вы не разгневались на меня и даже добились, чтобы мне дозволили ввернуться в Париж.
— Если бы я этого не сделал, я поступил бы дурно, — ответил старый каноник и поспешно вышел из комнаты племянника, чтобы не выдать охватившего его волнения.
Франсуа услышал, как, спускаясь по лестнице, мэтр Гийом позвал Югетту. Через несколько секунд, полностью одетый, он догнал дядюшку и сказал:
— Пусть Югетта не беспокоится. Я поем внизу.
Мэтр Гийом не стал противиться. Он смотрел, как Франсуа ест, и когда тот, насытившись, встал из-за стола и молча собрался выйти из дома, тоже встал и поинтересовался:
— Куда ты собрался в такую дурную погоду? Может, лучше остался бы с нами?