Лично для меня самой запоминающейся частью романа являются живые, яркие описания школьной жизни. Годы, проведенные в школе, уже кажутся мне чем-то из параллельной вселенной, но они – просто ерунда по сравнению с путешествием сознания по множеству временных потоков и миров, по сравнению с многочисленными жизнями, которые проживает герой «Хрустального неба». Каждый из нас когда-то чувствовал себя так – или находился в таком состоянии, когда мы проводим больше времени в придуманных нами мирах, в мирах «версии 2 в n-ной степени», чем в реальной жизни. Но затем эти квантовые миры обрушились, образовав данную реальность. Наши души устали, они застряли в первой версии мира, и у нас нет сил, чтобы продолжить путешествие. Если я не ошибся, то «Хрустальное небо» – своего рода пример научно-фантастической автобиографии.
Чжао Хайхун обладает чудесной способностью менять стили и регистры. Иногда в ее работах ощущается женская чувствительность и ясность ума – например, в «Министерстве любви»; иногда в них слышны ноты классической трагедии – как в «Иокасте»; иногда в них есть детально созданный мир, свойственный «твердой» фантастике, – как в «Мире». Но за всеми этими стилями скрывается тот же самый юный – но лишенный наивности и импульсивности – взгляд на мир, а сюжеты историй остаются элегантными и наполненными умиротворенностью. Хотя ее произведения содержат глубокие мысли о человеческой природе и о меланхолии судьбы, ее проза больше похожа на темное море, чем на бушующее пламя. Даже смерть – спокойная, печальная сила. Подобными настроениями наполнен весь роман.
Кстати, о юности: мне кажется, что она – дух научной фантастики. «Золотой век» фантастики черпал энергию из своего стремления к будущему, к неизвестному. Но со временем подобные устремления угасли, и, несмотря на все усилия писателей, жанр постепенно пришел в упадок. Фантастика «новой волны» и киберпанк не смогли остановить данный процесс – по той простой причине, что утратили ощущение молодости. Фантастика – одна из самых чистых форм художественной литературы для юношества; если она утратит мечты и энергию молодости, то жанру не хватит жизненной силы. Взросление, овладение литературными методами, развитие модернистских и постмодернистких форм – ничто из этого не замаскирует устаревшие мысли; упавший метеорит можно забрать и изучить, но он больше не светится. Читатели научной фантастики в материковом Китае становятся моложе; китайские критики считают это признаком незрелости жанра, но мне кажется, что это – его величайшая надежда. Интерес юного поколения к Вселенной, их мечты о новых мирах – вот что способно вдохнуть жизнь в фантастику. Энергия молодежи будет подобна солнцу в восемь-девять – или даже шесть-семь часов утра. Такие работы, как «Хрустальное небо», дают нашей литературе столь необходимую дозу жизненной силы.
Позвольте мне закончить этот текст словами, которые я написал для одного научно-фантастического произведения: параллельные вселенные – мощный источник утешения. Если каждое решение разделяет мир надвое, выбора больше нет: солнце больше не гаснет, когда ты закрываешь глаза ладонью. В этих мирах, разделенных непроницаемой пленкой времени и пространства, существуют все возможности, и поэтому в них больше нет ошибок и сожалений. Каждая боль – это тень счастья в другом мире. Если истинность подобного утешения будет доказана, кто знает, станет ли это хорошей или дурной вестью?
Путешествие в Америку Судного дня
Я читаю фантастику уже более тридцати лет и пишу ее более десяти, и она приносит мне все меньше удовольствия. Каждый раз, когда я читаю художественную литературу, мне кажется, что я чувствую мысли автора; я проецирую на него свою душу и переписываю его произведение. Если автор пишет о себе, мне хорошо, но если он пишет о препятствиях и сложностях, если он в отчаянии, я также прекрасно это чувствую – особенно в тех случаях, когда стиль автора похож на мой собственный. Например, когда я читаю «Тау – ноль», я очень беспокоюсь о том, как Пол Андерсон проведет корабль мимо космической сингулярности (правда, он дал нам вполне логичное решение этой проблемы). В последние годы у меня возникает ощущение, словно я нахожусь рядом с автором, даже если читаю произведения, которые сильно отличаются от моих, – например, «Заводную» Паоло Бачигалупи; видя, как автор, словно профессиональный грузчик, укладывает все новые линии сюжета в штабеля, и, по мере того как непрочитанная часть книги уменьшается, я все больше волнуюсь о том, как автор сведет все воедино, и собственно содержание книги отходит на второй план.
Подобное чтение – очень утомительный и неинтересный процесс. Я мечтаю о такой фантастике, которая вызовет у меня те же чувства, что и тридцать лет назад, и с этой задачей справляются произведения Хань Суна. Читая их, я не проникаю в сознание автора и не знаю, как он пишет. Его мир, как миры Артура Ч. Кларка и Айзека Азимова тридцать лет назад, остаются для меня закрытыми и таинственными, и я никогда не могу угадать, в каком направлении двинется его мысль в следующий миг. Я могу лишь следовать за ним, время от времени впитывая фрагменты его волшебного, странного мира.
Я не могу интерпретировать работы Хань Суна, ведь все поистине глубокие литературные произведения не поддаются интерпретации – примером тому может служить Кафка: большинство критиков в наше время признают, что его работы невозможно истолковать. Но все мы чувствуем, мы так много чувствуем.
Кстати, об интерпретации: может показаться, что «Марс над Америкой» Хань Суна довольно легко истолковать: у него четкая структура, увлекательный сюжет, а события изложены последовательно. Однако эта доступность обманчива.
Проще всего интерпретировать «Марс над Америкой» как фантастику для патриотически настроенных читателей. В таком-то году Китай становится сильным и процветающим, а Соединенные Штаты переживают период упадка – стоит помнить о том, что роман был написан в то время, когда американцы бомбили посольство КНР в Белграде. Но подобная интерпретация, очевидно, является неверной. В романе почти нет описания Китая в будущем, но, судя по общим контурам, можно сказать, что Китай в то время очень силен, хотя и не является идеальным, а в чем-то его можно даже назвать аномальным обществом. Все находится под контролем правительства и искусственного интеллекта «Амандо». «Каждый из нас живет сам по себе. Большинство людей проводит всю свою жизнь в выданных государством информационных квартирах… Ни о чем беспокоиться не нужно – обо всем уже позаботились. В Китае все мы делаем, что скажут. Людям не нужно задумываться о смысле жизни – о нем думают только те, кто считает, что в жизни нет смысла. Какая глупость… Люди с малых лет проходят профессиональную подготовку, а затем занимаются только тем, чему их научили. Возможности играть у них нет». Есть одна подробность, которая упоминается лишь мельком, но на ней стоит остановиться: в Китае будущего есть «Бюро управления эмоциями», которое контролирует общество так же, как другие ведомства управляют погодой. Такая особенность, очевидно, может быть только в романе-антиутопии. Возвышение страны явно пошло не так, как задумывалось, и приняло уродливые формы.
Еще одна интерпретация заключается в том, что США в романе – это зеркальное отображение Китая, и что в этом зеркале показаны проблемы, сложности и кризисы самого Китая. На первый взгляд это логично. Название книги напоминает нам про «Красную звезду над Китаем», и многие подробности из жизни в США, описанные в книге, действительно выглядят списанными с настоящего Китая; например, та сцена, в которой казнят президента, напоминает массовые суды в эпоху «культурной революции» и аграрной реформы. Но если изучить США, о которых пишет Хань, будь то факторы, которые привели к упадку, или сцены апокалипсиса, найдется мало примеров, которые похожи на то, что происходит в китайском обществе – как в настоящем, так и в ближайшем будущем. Эта Америка не является зеркальным отражением Китая и, вполне возможно, не является и самой Америкой, потому что американские культурные особенности в романе искажены разными интересными способами; например, один персонаж говорит, что создание США и все, что за этим последовало, имело только одну цель – достижение сексуальной свободы. А в самом конце другой персонаж, старый китаец, дает самый содержательный ответ: все зависит от капризов фортуны, и усиление и благополучие страны в настоящем означают, что впоследствии неизбежно наступит коллапс. «Марс над Америкой» – не метафорическое произведение, и его нельзя отнести к жанру критического реализма.
Таким образом, «Марс над Америкой», как и другие произведения Хань Суна, сложно интерпретировать, и мы должны ориентироваться на свои ощущения. Мы, словно главный герой, в страхе и смятении бродим по американскому континенту в тот момент, когда там настал конец света. В небе над нами светит огромный уродливый красный Марс, а мы выживаем в ходе потопа, бьемся с врагами среди городских развалин, обретаем новых друзей среди беженцев и взрослеем на полях сражений, заваленных трупами.
Хань Сун – писатель, который обгоняет свои истории. Он не плетется вслед за сюжетом, как мы, но летит над ним, находясь в своем собственном, странном и многообразном мире. В «Марсе над Америкой» Хань Сун пытается быть рассказчиком, и у него прекрасно это получается – он рассказывает увлекательную историю, но не смотрит на нас, завороженных слушателей; его взгляд бродит, словно во сне, по какому-то бесконечному и далекому краю. Именно там он видит свой мир. В его мире летают привидения и духи, а с поверхности Марса поднимаются алые столбы дыма. Высокий красный мост «Золотые Ворота» взмывает вверх, в туман. Поле боя, усеянное трупами, внезапно превращается в завораживающую, прекрасную картину. Реальность, прогнившая до основания, расцветает, словно самый очаровательный бутон…
Таков Хань Сун. Именно благодаря ему палитра китайской фантастики является такой разноцветной и насыщенной, благодаря ему научно-фантастическая литература обретает новое измерение. Кто-то сомневается в перспективах фантастики, но насчет Хань Суна я абсолютно спокоен. Даже если фантастика снова исчезнет, его произведения по-прежнему будут обладать непреодолимой жизненной силой.
Рэй Брэдбери
В начале 1950-х писатель-фантаст Рэй Брэдбери не был столь популярен, как сегодня, и когда он позвонил в местную пожарную часть, капитан, который взял трубку, не знал, насколько важен этот звонок. Брэдбери спросил, при какой температуре горит бумага, и капитан ответил: «451 градус по Фаренгейту». Так получил свое название роман «451 градус по Фаренгейту».
Этот роман-антиутопия рассказывает о ближайшем будущем, в котором книги запрещены правительством, и задача пожарных – не тушить пожары, а сжигать книги. Роман был опубликован в 1953 году и сразу же прославился. Многие критики анализировали его, и некоторые даже сравнивали его с романом Джорджа Оруэлла «1984».
Возможно, название романа и было тщательно продумано, однако его путь в свет во многом зависел от случайности. В начале 1950-х Брэдбери жил в Лос-Анджелесе, и так как у него был маленький ребенок, Брэдбери работал в полуподвальной кабинке в библиотеке Калифорнийского университета (UCLA), где арендовал пишущую машинку по десять центов за полчаса. В то время это была немалая сумма для Брэдбери, поэтому он писал быстро – так, словно от этого зависела его жизнь. Девять дней спустя первый вариант «451 градуса…» был готов, и Брэдбери потратил на него 9 долларов 80 центов.