Макс вздохнул.
— Фабио Домико, он… ну, из песни слов не выкинешь, что уж скрывать. Он проворовался и в колонии, ещё пяток лет осталось мотать. Ну, не всем же быть святыми, да? Я из личного дела фотографию попросил, это копия, поэтому такая…
— Не всем, — запоздало согласилась Маргарета.
Он был испуган, этот Фабио Домико. Совсем ещё мальчишка, он держал перед собой шестизначный номер. Серьёзное лицо, чуть косящий глаз, вздёрнутый уголок губы…
— Монта-Чентанни, — прошептала Маргарета и так стиснула пальцы, что вспомнила: она здесь, на станции.
Она сидит на порожке, и всё давно кончилось. Всё это было так давно, что уже можно считать, что и не было. А она сидит на порожке, под спиной — металлическая труба контейнерного каркаса, над головой бегут через небо кучерявые облака.
— Монта-Чентанни, — повторила Маргарета уже ровнее. — Он был в Монта-Чентанни?
Макс вглядывался в её лицо.
— Да.
А потом перебрал фотографии, выбрал уставшую женщину с рытвинами на лице:
— Её ты точно не можешь не знать. Ромола Ферри, она ещё узнавала про Бертольда Ферри, помнишь? Она живёт с сыном в Лонго, работает на рыбозаготовке, там делают консервы под красно-жёлтой этикеткой, ты наверняка такие видела.
Маргарета вяло кивнула. Рыбозаготовка была тяжёлой работой, чешуя портила руки, раны долго не заживали от воды, а ещё пар и температуры… когда-то, в детстве, их пугали рыбозаготовкой: пойдёшь на такой завод, если будешь плохо учиться. Маргарета хорошо училась и с рыбой не работала, не взяли из-за спины.
Ромола постарела и подурнела. Глаза припухшие, как будто она долго плакала.
— Бертольда… не нашли?
Макс покачал головой. А потом вдруг сказал:
— Ты не помнишь.
— Ромолу? Помню. Я же писала тебе, что она спрашивала…