— Пошли, — повторил Макс, и что-то ломкое было в его голосе.
— Пойдём, — тихо сказала Маргарета. — Правильно говорить: «пойдём».
Эпилог
Самый большой воздушный парад давали в ноябре, и его Макс смотрел с земли.
Небо было чистое и тихое. Будто по синей эмали мазнули разок широкой кистью с извёсткой: неподвижный, невесомый след облаков. В такую погоду можно выпустить ученика, и его полёт с земли покажется полным мощи и умения.
Сегодня летал не ученик. Он летал хорошо: начал с простых упражнений, скобочка, собачка. Заложил яркие, красивые дуги, вошёл в крутое пике и вышел из него мёртвой петлёй…
Макс впервые смотрел, не разбирая и не вглядываясь ни в находки, ни в огрехи. И — как ни смешно — впервые за много лет увидел: это красиво.
Маргарета неловко сжала его ладонь, заглянула в лицо.
— Я не завидую, — усмехнулся он. — Хорошо…
— Ничего так!
Всадник бросил виверну в бочку, и с земли захлопали.
Здесь, в Пью-Роке, был крупнейший до войны лётный центр. Сейчас уже пойди разбери, который из них больше, а раньше всё было просто, и отсюда отсчитывались почти все воздушные коридоры. И праздник был — пусть с ноткой печали, но яркий, пёстрый.
Орехи в меду, яркие гирлянды, цветные ларьки. Флаги — ворох красивых тряпок. И виверны, с утра и до самого вечера, много-много виверн, выписывающих воздушные кружева.
Ради этого парада Максу пришлось пропустить все пятничные занятия, а Маргарете — отпроситься с работы, хотя на маленьком местечковом телеграфе не любили такого. Но это стоило того, потому что именно здесь впервые летала на публику их знакомая Рябина.
Конечно, она больше не годилась к тому, чтобы быть в первых рядах или в групповом упражнении, — красная фигурка появилась в небе ближе к концу парада. Макс улыбался виверне с земли, зная, что она этого не видит, и отметил ровный циркуль, почти такой же идеальный, как до травмы. Маргарета хлопала с земли и даже немножко улюлюкала, но потом смутилась и замолчала.
Она была такая красивая — в этом своём жёлтом платье с накрахмаленными кружевами. Ветер трепал юбку, открывая колени, и девушка иногда зябко приобнимала себя за плечи. Макс с утра уговаривал её надеть пальто или хотя бы не мучить себя каблуками, но Маргарета упрямилась, а теперь тихо страдала, — хотя Макс, вздохнув, уступил ей свой пиджак.
Рябина заложила последний вираж и пошла на посадку. Тогда Маргарета глянула на него, чуть порозовев:
— Идём?..
Макс галантно подставил ей локоть. Маргарета вцепилась в него, как в перила, и ковыляла на каблуках, покачиваясь и иногда ойкая. Так они и шли по бугристой мостовой, через толпу, и так же поднимались по ступеням тихой местной церкви.