Погода нелётная

Кто-то управлял максовыми руками, когда он вёл виверна через пыль и грохот сперва в небо, а затем и к родному столпу. Сам Макс знал, что раненому зверю не хватит сил долететь, и тихо радовался этому. Кто-то управлял им, когда утомлённый зверь замер, и осталось только ждать, пока ветер в распластанных крыльях устанет его держать. Кто-то другой — не Макс — видел, как стремительно приближается крутой каместый склон, в котором виверн напрасно пытается найти место для посадки…

Потом было только падение.

— Теперь я даю интервью, — глухо сказал Макс. — О том, как быть героем. Моя новая служба…

Макс всегда был везунчик, про него все это знали. И в тот раз ему тоже повезло: с разбившегося виверна Макс рухнул удивительно удачно, на какой-то уступ, оставшийся от расколотого взрывом перешейка, и его даже смогли оттуда достать.

Макса представили к награде. Долго опрашивали, сперва военные, потом учёные, воодушевлённые эффективностью своего изобретения, — кто упоминал, что чертежи оказались утеряны, уничтожены вместе с базой, но их будут восстанавливать, а фугасы станут изготавливать на отдельных заводах, а не в экспериментальной лаборатории. Потом Макс склонил голову перед флагами и был назван героем. Он улыбался с фотографий, летал на парадах и давал интервью.

Но что, по правде, героического в том, чтобы уничтожить кусок мира и даже не умереть при этом?

— Ты всё сделал верно. Если бы ты не сделал этого, то…

— Я знаю.

О, он действительно знал. Всякий раз, когда к нему приходили снова кощунственные сомнения, он вспоминал много аргументов, много чисел, много сводок и много разных «бы». Макс всё знал про приказы, про задачи и про то, что иногда ты или тебя, и иногда кому-то нужно умереть для того, чтобы жили другие. Макс заставил себя прочесть список потерь — тот, что вели в штабе дивизионов, из одних только жертв воздушных боёв, ужасающий, душащий, бесконечный список…

Всё рациональное, что только в нём было, знало: так было правильно. Так было нужно. Рациональное умело сравнивать смерть с другой смертью и понимало, что одна смерть лучше, чем много смертей, и сколько каждая из них стоит.

В этом рациональном было много не героического, а чудовищного. Они все были чудовища, и Макс — одно из самых страшных. И, один раз увидев это в случайном всплеске, Макс не мог больше перестать это видеть.

Даже когда его глаза заливала чернота.

— Ты не чудовище, — тихо сказала Маргарета и сжала его пальцы. — Ты…

— Я работаю героем, — усмехнулся Макс. — Красивой картинкой, в которой мы молодцы, а на них гневался Господ. Я поддерживаю народный дух, и всё такое. Потому что миру нужны герои, понимаешь? И я хотел бы вернуться, но…

Но я застрял там. Макс не смог сказать этого вслух, но она, конечно, поняла.

Я не вижу тот взрыв в кошмарах, потому что всё, что приходит в кошмарах — это то, что уже стало прошлым. А я всё ещё там. И лес похож на мох, а я не могу больше видеть мох, я не могу видеть, я не могу думать, я не могу, не могу, не могу.

— Война закончилась, — повторила Маргарета растерянно.

И Макс через силу кивнул. Война закончилась, — но это была вторая ступень, до которой он не мог пока дойти.

Чтобы понять, что война закончилась, нужно понять сперва, что она была. Нужно понять, чем она была. А Макс, весельчак, красавчик и герой, готов был на ней остаться — лишь бы не смотреть в эту черноту снова.