Всклокоченный, заспанный и агрессивный, он явно был не рад ночным гостьям, но Лизавета кинулась ему на шею, обняла, продолжая смеяться. Оттолкнуть ее юноша не успел, не хотел или не смог – Саша не разбиралась, она только увидела, как оба – и девушка и парень – начали меняться.
Тонким сиянием, словно лаком, словно серебристой пленкой, покрылись их фигуры. И пленка эта твердела на глазах, превращаясь в тонкую корочку льда, нарастающую, твердеющую там, где их тела соприкасались, и захватывающую все больше места, разрастающуюся на Антоне. Вода, застывающая на ветру, кривые сосульки, которые портят скаты крыш в феврале, они охватывали Ларина, заключая в прозрачный кокон. Водой, ветром, холодом, блестящим источником льда была Лиза. И под его толщей Антон словно бледнел, становился прозрачнее, размывался, растворялся. Его движения замедлялись, бледный в электрическом свете, он терял и эти краски жизни. Даже пижама Ларина обветшала на вид, как после десятка суровых стирок. Так вымываются из памяти образы тех, кого когда-то знал, кто был рядом, но не настолько важен, чтобы быть близко. Приятные незначительные образы, эпизоды, сцены, может быть, даже события с их участием хранятся в твоей памяти, но нечасто оттуда извлекаются и пылятся там, пылятся, ветшают и, наконец, исчезают, как исчезают куда-то все старые вещи. И ты живешь без них, живешь, а что там с ними? – да какая кому разница, нельзя же цепляться за прошлое… Антон сейчас на глазах у Саши превращался в такой вот призрак памяти, приятный и едва знакомый, почти чужой.
Зато Лиза наполнялась сиянием. Замерзающие струи, ее щупальца, ее сети, ее хвосты тянули свет, силу, и тонкая пленка блестела на ее коже дорогим лаком, драгоценным маслом, источавшим фиалковый аромат.
Саша уже с трудом различала лицо Антона сквозь все нарастающую корку лака из забвения, но он, кажется, улыбался. Зато лицо подруги сияло от удовольствия, и это было незнакомое лицо, не та милая мордашка блондиночки, к которой все привыкли. Что-то проступало сквозь жемчужную кожу, кто-то незнакомый. И без того красивая Лиза сейчас сияла неземной, нечеловеческой, перламутровой красотой статуи из нефрита. Притягательной, прекрасной, вечной, подобной сиянию звезд и игре перламутра на солнце.
Эта новая Лиза чуть повернула голову к застывшей Саше, и этого было достаточно, чтобы понять: ее зовут, приглашают присоединиться, разделить, причаститься, вот этой красотой и переливами света заполнить пустоту, сейчас сосущую, разъедающую все внутри, от макушки до самого низа живота. Поесть и стать своей. Такой же прекрасной, вечной, сияющей, своей.
Их много, таких сияющих, и вместе они будут долго и счастливо…
Красный туман уже заползал в глаза, и загудела, напряглась спина ниже поясницы, все вновь обретенные хвосты полезли, полезли, распушились и потянулись к застывшему, полинявшему, но улыбающемуся, она чувствовала, «блюду». Антону тоже было сейчас хорошо! Он же улыбается. Так что ж тут плохого, если всем будет хорошо?!
– Он не пострадает? – спросила, не особо желая услышать ответ, Кислицкая.
Она уже предвкушала, как наконец-то станет своей, пусть и ценой вот этого вот почти незнакомого существа, с которым они, кажется, что-то когда-то делали вместе… Хвосты вели ее, тянулись к добыче. Мозг почти отключился. Прекрасная незнакомка, новая, но родная, связанная чем-то большим, чем просто несколькими отрезками времени рядом, лишь слегка повела плечом. Разве важно, что там будет потом? Что такое это «потом»? Потом будет потом, а сейчас тебе, хвостатая, надо поесть, набраться сил – и помчались играть! Давай, сестренка, тебе нужны силы. Закрывай свои пустоты, наполняйся, беги рыжей молнией к нам, и дальше разберемся… Кто тебе он, чтобы переживать? Кто тебе все они, чтобы останавливаться? Они тебя обижали, а мы не обидим нашу новую сестренку!
Всей грудью вдохнула Саша аромат ночной фиалки, до хруста, до боли в легких, запрокинула голову и ощутила его еще сильнее. Запах шел от ее же девяти хвостов. «Фиалковая железа. В одном сантиметре от конца хвоста лисицы расположена фиалковая железа. Весной, когда приходит пора размножения, фиалковая железа начинает усиленно функционировать, запах ее секрета и в самом деле напоминает запах фиалок. По преданиям охотников, если лиса ранена и силы ее на исходе, то, обернувшись, она вдыхает запах фиалок, и это прибавляет ей бодрости», – вспомнила Саша строки, кажется, из учебника.
Учебник… Лисичка, сидящая за книжкой, – любимая картинка из азбуки…
Мама показывает ей буквы: «Это „Л“. Лисичка Листает Листочки…» …Кажется, это было на диване. Мама вытирает ей слезы и прижимает, пахнет своим особым потом. Тепло. На ней, на дрожащей девочке, огромная мужская футболка.
…Она плачет, ей одиноко, холодно, страшно, она ничего не понимает. Горький привкус гари во рту и в носу, темно. Тяй, тяй! Хруст веток, страшно. Непонятная речь, бульканье и карканье, руки хватают больно, тащат на свет, на холод, в чужой злой мир. И закутывают в футболку. Жесткие отцовские, пусть и не родные ладони гладят ее по голове.
…Перекошенный тревогой папин рот: упала с велосипеда, расшиблась!..
…Родители на выпускном в школе, мама плачет от радости: ей вручают благодарность за дочь…
…Подружка Леська дергает бровью и заступается за новенькую на работе… Антон улыбается Саше. Ей, Саше, а не феечкам с курса… Преподаватель Ли прислал ей цветы… Папа ведет ее за руку, папа сажает ее на плечи, Саша высоко-высоко над людским морем – и шарики вокруг, День защиты детей. Мороженое в вафельном стаканчике тает, капает на лысину папы, и тот смеется. И Саша смеется. Счастье. Папин воротник пахнет фиалковым одеколоном. И все люди видят их и улыбаются…
«Они тебя бросили, они тебя обижали, они над тобой смеялись, они…»
«Нет, сестричка, это вы меня бросили, а они – нашли».
«Мы были рядом, мы о тебе заботились, даже когда ты была у них».
«Нет, сестричка, они обо мне заботились, а вы – откупались».
ebooksa