Морок! Красный туман! Холод! Да какая разница?!
Саша рухнула на колени и подсекла Васильеву. Та не удержалась, разжала объятия, и тут же все девочки пропали. Мгновенно волшебный сумрак стал сонной провинцией. Но вот скорость реакции у Кислицкой осталась, и молниеносно она прижала локоть к горлу Лизы, та поперхнулась и выпучила глаза – уже не фея в лунном свете, а белобрысая девица в пыли.
– Хватит меня морочить. Хватит, слышишь? Хватит издеваться! Я придушу тебя, сброшу в овраг, тебя съедят лисы, и никто не найдет твое щуплое тельце в этих огромных лесах! Никто!
Васильева забулькала, захрипела, выпучила глаза, засмеялась.
– Сама погрызешь? – И снова забулькала сдавленным смехом. Как по ушам дала.
Ну да, наверное, это было нелепо, смешно: две девицы валяются на автобусной остановке, на асфальте, елозя и дергая ногами. А вокруг лес, луна, тишина, как в китайских фильмах, берущих призы на элитных фестивалях. Невероятное и обыденное среди равнодушного пейзажа. Остро осознаешь всю ничтожность и случайность человека рядом с вечностью.
– Что? – Саша ослабила давление.
– Сама грызть начнешь, падальщица? Давай, только потом никогда уже не станешь человеком! Будешь бродить голодным призраком по горам, завлекать людей и есть их печень, пока горы не сровняются или пока тебя не пристрелит кто-то из охотников. С вертолета, например.
Лиза закашлялась словами и смехом. И резким движением сбросила соперницу с себя. Та даже не заметила – девушка словно растаяла, а потом вот уже стоит за спиной, выставив вперед ладони в том же сложном развороте кистей и сплетении пальцев.
Васильева выставляла как щит эту фигуру, щит, направленный на Сашу. Выставляла и вещала что-то несусветное:
– Назови своих отца и мать! Где тебя инициировали?
Саша тяжело дышала, ее трясло от адреналина, и боль в спине лилась потоком через позвоночник, в пальцы. Гудело в голове, красный туман заливал глаза, и все это, с детства знакомое, запрещенное, пугающее, сейчас клокотало силой, и мышцы дергались, чтобы вскинуть руки и запустить весь мусор вокруг, от пакетиков сока в траве до бетонной урны, в эту чокнутую! «Вот что я делала в детстве. Я вот так кидалась предметами», – поняла Саша. И не удивилась. Было слишком больно, чтобы удивляться.
– Спрячь свой хвост! – хрипела Лиза. Или, вернее сказать, рокотала и шипела многоголосо, как сотни змей и обвалов. – Спрячь, ты развалишь все вокруг!
Саша же опьяняюще сильно чуяла, именно чуяла по-звериному: источник боли, суть красного тумана внизу в спине – это ее огромный, мощный, прекрасный пушистый никому не видимый хвост. Он сбивает и подбрасывает, он подкидывает предметы, ему под силу разнести тут все, и его невидимую шерсть ласкают кончики пальцев, а он чуть бьет их электрическими искрами, бодря и щекоча. Саша возьмет махнет хвостом и все тут развалит, если захочет! И пусть все видят, и пусть все боятся! Выходите, малявки красноглазые, пойдемте спасать ваших братиков!
Она снова увидела девочек и женщин, хорошеньких, как куколки, со светящимися желтыми глазами. Они смотрели из темноты вдали. Каждое личико было освещено красным светом, свет шел от кадильниц, тех самых кадильниц, которые висели у дверей каждого дома в городишке. Сейчас же Саша видела, что вместе, светящиеся невидимым прежде светом, они складывались в карту. Их хранительницы разом поклонились Кислицкой, каждая со своего места. Она видела каждую, хотя до ближайшего дома с курительницей было не меньше ли – ой, с полкилометра. Но до мельчайших подробностей макияжа, до кончика каждой ресницы Саша различала все лица вдали и еще дальше.
«Девочка моя, доченька» – вдруг услышала Саша мамин голос. Вместо Васильевой стояла Сашина мама. Женщина держала в руках чайную пару, разбитую пятнадцать лет назад, ту, с розами, свою любимую. – «Успокойся, да бог с ней, с чашкой, купим другую, когда деньги придут». – И она сама разжала руки и уронила посуду вниз. Звон фаянса был громче, чем рокот обвала. У Саши подкосились ноги, хвост мягко спружинил, когда она падала в него, как в кресло.
Морок прошел. На месте матери стояла Васильева. И с сочувствием смотрела на Сашу.
– Я сошла с ума? Или я оборотень-полукровка? Кицунэ? – спросила та.
– Нет, ты – хули-цзин, китайская лиса-оборотень, подревнее и поволшебнее японских родственниц, – спокойно уточнила Лиза. Настолько спокойно, словно каждый день так разговаривает. – Чистокровная. Но какая-то недоукомплектованная, что ли. Не пойму пока. Про родителей расскажешь, и мне станет все ясно.
Глава 8
ebooksa