Отблески камина окрашивали белый ковёр на полу красным. Ветер задувал в открытое окно снег и холод.
Севир запер покои, закрыл окно и задёрнул шторы. Дрожащими руками кое-как удалось зажечь свечи. Здесь пахло дымом, железом, мочой и по́том.
И кровью.
Севир смотрел на скрюченное тело отца, как будто это был просто рисунок на ковре. Или сломанная кукла. Или галлюцинация. Что угодно, только не его отец – некогда живой человек. Труп был настолько же неуместен в этой комнате, как пошлая гравюра – в храме Двуликой.
Но всё-таки тело лежало здесь. Холодное, с мёртвыми чёрными губами, с потёками крови на лице и шее. Севир не смог себя заставить рассмотреть перерезанное горло, ведь оно, конечно же, было перерезано, ведь он именно так это и представлял. Кулаки отца сжимали рубашку, будто ему тяжело было дышать, будто у отца болело в груди. Конечно же, ему было больно, ведь он захлебнулся кровью и умер.
Он умер. Севир убил отца: заплутавшись в видениях, зарезал отца во сне или использовал шкатулку и сделал так, что это произошло, потому что Севир этого хотел.
– Проклятье, проклятье, проклятье!
Он заметался по комнате. На Стефана Севир старался больше не смотреть: было достаточно, что взгляд мертвеца прожигал спину.
Повесят. Повесят!
Нет, мать не допустит его казни. Не допустит же? Ведь… нет?
Севир схватился за голову. Нельзя было здесь оставаться.
За окном бушевала пурга. Севир не выходил на улицу с тех пор, как вернулся со съезда, но помнил, какой там царил зверский холод.
Нужна была одежда: тёплая, простая, но не бедная. И деньги. А ещё следовало найти лошадь. И собрать припасы.