– Конечно, ты беспокоишься за свои пудинги. Боишься, что кто-нибудь помешает тебе стряпать столько, сколько хочется, а Сирил опасается, что в кругу света под абажуром окажется кто-то еще, кроме его маленькой Мари и ее рабочей корзинки.
– Билли, ты о чем?
Билли лукаво посмотрела на подругу.
– Просто вспомнила, что мне однажды говорил Сирил, как он видит дом: комната, стол, лампа под абажуром и маленькая женщина в кругу света с рукоделием в руках.
Глаза Мари стали влажными.
– Он правда так сказал?
– Да. Правда, он заявил, что вовсе не требует от нее постоянно сидеть под лампой, но надеется, что ей нравятся такие вещи.
Мари взглянула на невозмутимую спину Джона, отделенную от них двумя пустыми сидениями. Зная, что он не может ее услышать, она все равно инстинктивно понизила голос:
– А ты тогда уже знала обо… мне? – она покраснела еще сильнее.
– Нет, только о том, что есть девушка, которую он однажды надеется усадить под лампу. А когда я спросила его, любит ли девушка подобные занятия, он ответил, что, вероятно, да, потому что она однажды сказала ему, что больше всего на свете хочет штопать чулки и стряпать пудинги. Тогда я сразу поняла, что речь о тебе, потому что слышала от тебя то же самое. И отправила его к тебе в беседку.
Розовые пятна на лице Мари стали алыми. Она снова посмотрела на широкую спину Джона, потом перевела взгляд на длинный ряд окон и дверей по правую руку. Автомобиль медленно ехал по Бекон-стрит, и общественный сад как раз остался слева. Через мгновение Мари снова посмотрела на Билли.
– Я так рада, что ему нужны пудинги и чулки, – сказала она, слегка задыхаясь. – Я очень долго считала, что ему подойдет только очень умная, талантливая жена, которая хорошо играет и поет. Жена, вроде тебя, которой он смог бы гордиться.
– Меня? Чепуха какая! – рассмеялась Билли. – Сирил никогда меня не любил, а я никогда не любила его, разве что однажды на пару минут мне так показалось. Если не считать музыки, между нами нет ничего общего. Я люблю, когда вокруг меня много людей, а он терпеть не может. Я люблю ходить в театр, а он нет. Он любит, когда идет дождь, а я ненавижу. Мари! Жизнь со мной стала бы для него сплошным диссонансом, а жизнь с тобой будет длинной нежной песней.
Мари вздохнула. Взгляд ее был прикован к какой-то точке впереди.
– Я тоже на это надеюсь.
Они уже почти доехали до дома, когда Билли вдруг спросила:
– Сирил тебе не писал? Завтра приезжает юная родственница тети Ханны, она погостит у нас немного.
– Да, Сирил говорил об этом, – призналась Мари.
Билли улыбнулась.
– Он не рад, да? – спросила она.