Поражение Федры

Федра

После ухода Трифона я ждала, уронив голову на руки. Кандакия открыла дверь спальни, вошла и села на освобожденное Трифоном место. Посопела недовольно, почувствовав оставленное его телом тепло. Кандакия не просто выказывала неприязнь к Трифону, она искренно не любила его.

– Что ты думаешь? – спросила я, и голос надломился от усталости.

– Что он считает вас простодушной девушкой, которая будет плясать под его дудку, – ответила она.

Не на такой ответ я рассчитывала, однако сгодится и он.

– Как, по-твоему, я должна поступить? – переформулировала я вопрос, хотя и так уже, кажется, знала ответ. И не ошиблась.

– Уплыть отсюда. И как можно скорее. Вам нельзя здесь оставаться.

Об этом же Кандакия говорила чуть ранее, когда я вернулась с пляжа. И в ее словах был смысл. Более того, чем больше я слышу о том, как проходит судебное разбирательство, тем сильнее сомневаюсь в своей победе. О, возможно, Ипполита и признают виновным. Только какой ценой для меня и моего нерожденного дитя? Стоит ли оно того? Я снова опустила лицо в ладони. Хотелось поступить правильно. Хотелось быть борцом, каким считает меня Трифон, выступить за себя в его версии правосудия. Но хватит ли у меня на это сил?

– Не знаю, Кандакия, – вздохнула я. – Как мне хотелось бы, чтобы здесь была мама.

При упоминании моей мамы Кандакия отвела взгляд. Это было слабое место в ее аргументах. Разве мама не оставалась все эти годы на Крите, несмотря на то что люди говорили о ней самые ужасные вещи? Она не сбежала с сыном к родителям, как бы сильно ей, возможно, того ни хотелось. Я шумно выдохнула, досадуя на себя и ситуацию в целом.

– Почему это должна быть я? – вырвалось у меня.

Кандакия глянула на меня непонимающе, сведя брови.

Я пояснила:

– Мы обе слышим ночной хор. Я знаю, ты слышишь голоса, что бы ты ни говорила. В этом жутком дворце женщин постоянно насилуют. Почему не убедить одну из них возбудить дело против насильника? У Трифона будет свое правосудие, у Критона – судебное заседание, а я вернусь домой с ребенком.

Кандакия промолчала. К этому времени я уже поняла: молчание Трифона или Кандакии говорит о том, что мои слова лишь укрепляют позицию другого. У этой парочки больше общего, чем им кажется. Просто одного судьба сделала высокопоставленным политиком, а другую – служанкой. Ясное дело, меня никто не сможет заменить. Я жена царя, живущая в Афинах под защитой ксении. Меня присяжные обязаны выслушать. Служанку же, над которой насильничает их соплеменник, никто слушать не будет.

– Надеюсь, я ношу мальчика, – сказала я. – Мальчик с таким насилием не столкнется. Мальчик сможет постоять за себя. И ему не придется сбегать на Крит.

– Мальчик может погибнуть, давая отпор, – спокойно заметила Кандакия.

Мы погрузились в молчание. Не знаю, о чем размышляла Кандакия. Я же думала о своих братьях: они не были воинами, но их обоих убили афиняне.

* * *

Наступил новый день, и я попыталась найти успокоение в палящем на небе солнце. Нет, с внучкой Гелиоса не случится ничего плохого под неусыпным оком светила. Глубоко вздохнув, я облачилась в свои самые скромные хитон и пеплос. В главный зал я шла, плотно сжав губы, с решительным выражением лица. Чутье говорило, что я должна быть насколько возможно хладнокровной и собранной, если хочу, чтобы ко мне прислушались и не сочли истеричкой. Сейчас не время для эмоций и слез.

Войдя в зал, я увидела, что обстановку изменили: в центре поставили кресло, вокруг него – скамьи. Я буду давать показания в окружении мужчин. На секунду я пожалела, что рядом нет никого, кто меня поддержал бы, пусть даже Кандакия. Но тут же себя одернула: я царица. Опустилась в стоявшее посреди зала кресло и стала ждать.