Жар обжег мои щеки от смущения.
— Я пытаюсь быть вежливой сейчас, — сказала я сквозь стиснутые зубы. — Я просто думаю… если мы так хорошо умеем быть врагами, представь, что мы на одной стороне?
Это было правдой. Я устала бороться с Мэддоксом день за днем, снова и снова. Пришло время объявить перемирие, положить конец этой войне и начать все заново.
Когда он говорил, в его глазах был непроницаемый блеск.
— Ты поставишь Беркшир на колени, Сладкая Щечка.
Я собираюсь поставить тебя на колени. Я держала этот лакомый кусочек при себе.
Мэддокс на секунду задумался. Он провел большим пальцем по своей квадратной челюсти, прежде чем просто кивнуть мне.
— Отлично.
Подождите… правда? Я моргнула, ожидая, что он рассмеется и назовет меня жалкой.
Он этого не сделал.
Мэддокс выжидающе посмотрел на меня.
Твою мать.
Я сглотнула нервный ком в горле и на этот раз показала ему свой мизинец.
— Мы торжественно клянемся больше не разделять между собой вражды и будем вести себя хорошо.
Если Мэддокс и думал, что я веду себя глупо, он не показывал этого на лице.
— Торжественно клянусь не быть мудаком, но я все равно буду думать о шестидесяти девяти способах, как я могу трахнуть тебя каждый раз, когда ты смотришь на меня или трясешь своей задницей в мою сторону.
— Мэддокс! — Я зашипела, и мои щеки вспыхнули от его грубых слов. Я не была святой, но, черт возьми, он знал, как заставить девушку покраснеть.
Он издал гортанный смешок, звук исходил из его груди. Мэддокс обвил мой мизинец своим, чуть-чуть сжав его.
Мои легкие горели, и я поняла, что забыла дышать.
Вот оно, напомнила я себе.