Булат жалел пленника, не загонял его тяжелой работой. Больше учил, как металл отличать, как горн раздувать, как молот верно в руки брать, рассказывал байки про кузнецов.
– А ты… Тоже раб? – осмелился спросить Гриша.
– Нет. Уже нет. – Булат помрачнел. Мальчика мучило любопытство, но он молчал. Затаился со своими вопросами до поры.
Широкий, кряжистый, невысокий ростом, Булат будто врос в пол своей кузни. Коротко стриженные волосы под колпаком, узкие глаза, смуглое лицо – его было не отличить от местных.
Гришку нарядили в татарскую одежду: большие ему шаровары, кольмек – так звалась у крымчаков рубаха, выцветший илит – короткую безрукавку. Определили спать в каморке у кузни. «Шаровары, кольмек, илит, феса», – повторял паренек новые слова, и они перекатывались на его языке, как горошины. Это был чужой, неродной язык, язык поработителей, но Гриша быстро его учил и полюбил странные, так не похожие на русский язык фразы. «Селям алейкум!», «Бугунь ава сыджакъ[49]», «Аджайип! Пек аджайип![50]» – так и сыпал горошинами Гришка.
В каморке пахло раскаленной крицей, зато сохранялось тепло – большего Гришке и не надо. Он натаскал драных одеял и подушек, выделенных ему грозного вида домоправительницей – Азат-ханум. Она смотрела на мальчишку, как на грязь под своими ногами, но тряпок дала в избытке.
Через год Гриша походил на татарчонка: с темными, кудрявыми волосами, облупленным на солнце носом и в новой рубахе с красным кушаком. Бойко болтал по-татарски, по-настоящему прижился в доме Абляза-аги. Возиться в кузнице ему нравилось. Мальчик чувствовал, что это его дело. Какое-то колдовство чудилось ему в том, как холодное невозмутимое железо раскалялось докрасна и принимало любую форму, какую мастер пожелает.
Булат нашел в его глазах верного ученика и между делом рассказал свою историю. Он был чуть старше Гришки, когда татары продали его Абляз-аге. Спокойный, рассудительный паренек пришелся по нраву купцу. А через несколько лет, когда Борис принял ислам, его сделали свободным человеком. Бывший Борис, нынешний Булат, стал кузнецом при огромном доме Абляза. Булат обзавелся симпатичной хохотушкой-женой, купил маленький глиняный домишко на окраине Кафы и жил припеваючи.
– А как же ты веру Христову променял на магометанство? – не выдержал паренек.
– Вера она одна. Хоть Бог, хоть Аллах, для хорошего человека везде приготовлен рай, для плохого – ад. Если б родичи, односельчане меня нынешнего встретили, стыдили бы, врагом, перебежчиком назвали. А так… Полюбил я Кафу, Крым, благостно тут, дышится сладко. Так что, Гриша, стыда во мне нет. Ни на полушку.
А мальчик силился понять и не мог: отказавшийся от веры отцов – предатель, плохой человек, а Булат на дурного человека был совсем не похож. Где правда?
За долгие часы работы в кузнице Гриша рассказал Булату все свое незатейливое прошлое, как взяли их в плен, как брат с сестрой были проданы на невольничьем рынке.
– Сестра-то красивая?
– Да, – вздохнул мальчик.
– Поди в гареме она, во дворце ублажает бея.
– Бедная Вера…
– Могло быть и хуже… сына родит – будут ее холить и лелеять, а нет – замуж выдадут, – успокаивал Булат.
– А брата купил какой-то худой богач…
– Носатый, важный?
– Да.