Утром помятым после вчерашнего гуляния гостям показали простынь со смачным красным пятном точнехонько посередине.
– Ишь, прям нацелились как! Меткие, – глумились мужики.
Федор и нарадоваться на жену не мог. Привыкший к ласкам опытной любовницы, он встретил не меньший пыл у скромницы Софьи. Стоны и крики невестки будили даже Василия, спавшего крепким сном, и вызывали улыбку у Анны. Завершились они предсказуемо – невестку стало сильно тошнить по утрам.
– Ем то же, что и все, а выворачивает меня одну, – пожаловалась свекрови простодушная Софья.
– Так не все так по ночам кричат. – Лицо невестки исказилось от стыда. – Да не бойся, не осуждаю, сами когда-то молодыми были. Ребенка ты ждешь.
– Так быстро?
– А что, умеючи, дело быстрое-то.
– Ой, Аксинье надо сказать, – воодушевилась было Софья, быстро одела душегрею, намотала платок на косу, но, вспомнив о ее беде, присела на лавку. – Расстроится она.
– Да что ты так думаешь плохо про мою дочь, – напустила суровый вид Анна. – Обрадуется она за вас. Может, покручинится потом о своем, но жизнь такова: у каждого свои беды и радости, но их надо переживать вместе, плечо к плечу, рука к руке.
Голод не отпускал государство Российское, сжимал в своих костлявых пальцах. К осени в Москве, Туле, Смоленске, крупных и мелких городах и деревнях опять начался голодный мор. Народ колобродило, царя Бориса оскорбляли уже прилюдно, на всех площадях как детоубийцу, грешника, из-за которого Русь наказывается Богом. Крепостные бежали от своих хозяев, а искать их было некому, купцы боялись ехать по своим делам, власть не успевала сажать в тюрьму татей и разбойников.
В Пермь Великую и другие земли, уральские, сибирские, где жилось спокойнее и сытнее, стали ехать оголодавшие. В Соли Камской появилось несколько семей, приехавших с Московии, были они как зачумленные, с больными глазами и заморенными лицами. Одна семья просила крова в Еловой. От приезжих и пошел слух, что царевич Дмитрий, замученный Борисом Годуновым, чудесным образом спасся и теперь идет в Московию. И хочет он вернуть себе трон, принадлежащий по праву рождения.
– Говорят люди, что отсечет он голову Бориске, и мир вернется на Русь, – рассказывал худосочный Демьян.
– А вы-то чего сбежали? Ждали бы доброго царя, – не выдержал Василий Ворон.
– Жрать нечего, можно и не дожить до воцарения Дмитрия. Слыхал я, что у Камня люди хорошо живут и властью особо не притесняются. Вот и потащил сюда жену с детьми, – щипал тощую русую бороденку мужик. – Дочурка в дороге померла… Жена еле жива… Осталось еще трое голодных ртов.
Староста выделил новоприбывшему семейству земельные участки, всем миром помогли с одежонкой и скарбом. Демьяна с семейством поселили в пустовавшей избе Матвея Фуфлыги.
Рассказы про царевича Дмитрия народ будоражили так, что Гермоген был вынужден пригрозить: «Смутьянов отдам в город. Посадят в темницу для острастки, чтоб успокоились!» Но разговоры все равно продолжались.
К лету 1605 года дошла весть о кончине Бориса Годунова. Многие радовались смерти неправедного царя. Те, кто поумнее, понимали, что это не к добру. Престол Борис оставил своему молодому сыну Федору, мягкому и набожному.
Федор Борисович недолго был у власти. В начале лета Дмитрий, называвший себя сыном Иоанна Грозного, с большим войском вторгся в Московское государство, сбросил годуновского отпрыска с трона, установил свою власть в стране.
Вести о том с изрядным опозданием доходили до пермской стороны, но всяк свое мнение имел по этому поводу. Одни верили в чудесное избавление царевича Дмитрия от смерти, до хрипоты настаивали на своем, называя противников басурманами, предателями. Другие кричали, что на престоле московском сидит теперь самозванец, а ляхи поддерживают его, грех это большой для православного народа. К зиме вторых стало больше – Дмитрий позволял себе очень много, веру православную не уважал, бояр за дураков держал, посты не соблюдал, на коне в церковь заезжал. Поляки по Москве ходили и дел много дурных творили, насильничали, грабили, убивали.
Когда узнал народ, что Дмитрий повелел убить сына Годунова Федора, что задушил вдову Марию Григорьевну, а с дочерью Ксенией совершил насилие, держал ее при себе как девку паскудную, даже те, кто радел за нового царя, поутихли.