– Не творила. – И палач прижег ее белое, целое, превратил его в горящее мясо. Первый миг Аксинья удивилась – где боль, потом та пришла и вытеснила все прочее.
А целовальник, точно падальщик, подошел ближе, втягивал смрад и спрашивал снова безо всякой связи:
– Погубить хотела душу младенца? С Ефимом Клещи в сговоре была?
Качнула головой. «Кажется, спину сожгли. Помру?» – подумала она. И губы против воли ее сказали трусливое:
– Творила.
Да только то была не она.
– Сознаешься?!
– Смилуйся, Прот Макарыч, – спокойно сказал отец Евод. – Аксинья Ветер в содеянном признаётся. И Господом нашим прошу: отпусти бабу, на ногах не стоит.
Прав был мудрый отец Евод. Она так и упала на каменный пол, слабая, глупая знахарка. И когда душа покидала тело, успела прошептать: «Сусанна».
– Если сыростью пахнет, раскладывай, Оксюша, мяту и пижму. Они всю пакость прогонят, – сказывала Глафира, и голос ее был спокоен и мягок.
Да, сырой воздух с гнилью попадал в плючи и, казалось, булькал там, точно водица на болоте. Аксинья подивилась: отчего так молода Гречанка – темные косы, глаза лучисты, стан не сгорблен. Знала ее старухой, что готовила тайные снадобья. Уж сколько лет прошло с той поры, сама Аксинья к старости скоро подберется…
– А ежели оказалась ты в темнице, то имей при себе корень ландыша или иной яд. Выпьешь и будешь свободна, – захохотала Глафира и стала превращаться в чудище с огромной головой и когтистыми лапами.
– А-а-а! – Аксинья проснулась от собственного крика пришла в себя и возрадовалась: «Все сон, морок».
Сейчас наступит долгожданное утро, и запоют петухи, и загомонит люд на улицах. Займется она хозяйством, улыбнется дочкам и будет вновь ждать синеглазого насмешника…
Тут же занялась огнем спина и застонала утроба…
Нет, ничего этого не будет.
Иссякла жизнь ее. Иссякла, точно про´клятый родник.
Солекамский острог поглотил, засунул в одну из сырых своих камер, потихоньку высасывал кровь и плоть. И слезы не вскипают уже на глазах, и стонов нет, и мольбы о свободе. Только одно, последнее желание – скорей бы все закончилось.
8. Костер
Ночь давила на грудь, сворачивалась темной змеей, насылала поганые сны. В одном из них сыновья дрались меж собой. Старший сноровисто махал саблей, зажав ее в калечной деснице, средний слабо отмахивался, точно стянутый путами, младший обратил все в игру и задорно смеялся. Отцово сердце заколотилось сильнее: