– «Сатана там правит бал, там правит бал», – приятным баритоном пропел Гарри.
– Не смейтесь, так и есть, – горячился мичман. – Размер контрибуции с лихвой покрыл бы расходы, казна бы пополнилась, народ насытился.
– Дорогой мой господин. – Шевелев забыл имена, хотя ему и представились при заселении. – Если бы все деньги, пущенные на эту распроклятую войну, государь император отдал в промышленность, то голодных в империи вообще не осталось бы. Знаете, сколько заводов можно построить? Сколько рабочих мест? Сколько полей возделать? Урожая собрать?
– И со всеми этими заводами и урожаями нас завоевала бы любая маленькая держава, – закончил за него Аркадий.
– А зачем ей нас воевать? Нельзя разве всем миром пустить деньги на… мирные дела?
– Нельзя, – коротко отрезал Свидерский, – так не бывает. Кто слаб, того едят.
– Кто богат, тот не слаб, – подал голос князь, – богатый слабым не бывает. Граф рассуждает как промышленник, а вы, господа, военные, у вас своя правда.
– И все равно все сводится к деньгам. – Молчавший до того усач азартно хлопнул в ладоши. – Ну-ка, спойте еще разок про сатану, вашблагородь, дюже понравилось, как поете.
– У меня семья музыкальная, брат без пяти минут профессор музыки. – Аркадий стеснительно потупился и запел. Гудиашвили со Свидерским подхватили куплеты из оперы Гуно.
День закончился умиротворенно. Каждый верил, что завтра его судьба решится благополучным избавлением из застенков, что комиссары во всем разберутся, отпустят по домам. Кому хочется заниматься рутиной, когда надо строить новую страну?
Назавтра в соседней камере заключенные на пали на конвоиров, двух покалечили, а одного убили. Начальник тюрьмы приказал вывести всех во двор. Неожиданное сентябрьское солнце на минутку выглянуло из-за туч, оптимистично подмигнуло, мол, и не такое видели. Ветерок принес запах Невы, пьяно ударивший в голову после вонючей каталажки. Перед строем всклокоченных, заспанных или равнодушных арестантов стояли, переминаясь, два красных командира в формах со споротыми погонами и еще двое в штатском с бумагами в руках. Военные придирчиво разглядывали контингент, особенно присматривались к мундирам.
Штатские ковырялись в бумагах, показывали какие-то листы военным. Четверть часа прошла в напряженном молчании, потом по рядам пошли смешки, бормотание и провокативные окрики. Тогда один из командиров постарше, со строгим лицом школьного учителя сделал шаг вперед:
– Граждане заключенные. Если среди вас есть кадровые офицеры и просто опытные бойцы, готовые перейти на сторону справедливой советской власти и сражаться на фронте в рядах Красной армии, прошу выйти и встать слева от меня. Товарищ Ровенев сверит вас по спискам. – Он показал рукой на молоденького гражданского в пиджаке и косоворотке.
Кто-то закашлял, несколько неуклюжих вопросов повисли в воздухе. Наконец первый доброволец, печатая шаг, прошел на указанное место.
– Фамилия? Воинский чин? – спросил Ровенев.
– Поручик Игнатьев, пехота.
Второй штатский подбежал к поручику, начал что-то выспрашивать и записывать.
– Рядовой ополченец Кузьма Колобродь. – Из шеренги вышел здоровенный мужик с окладистой русой бородой.
– Пойдем, Кузьма, за что тебя арестовали?
– За дебош, выпили чутка с братухами, не пондравился нам половой, поучили малость. – Колобродь повел могучими плечами, как будто стряхивал не понравившееся воспоминание.