– А вы, значит, не враги, – усач обиделся.
– Мы – ты и я – не враги, мы оступившиеся, несознательные, а их благородия – форменные враги. – У прыщавого имелась своя собственная философия.
Его поддержали мичман и грузинский князь:
– М-да, м-да, все дело не в мировоззрении, а в титулах.
Общество помолчало, соглашаясь.
– А может, дело не в титулах, а в деньгах? – прямо спросил Аркадий. – Красной власти денег не хватает, их надо забрать у кого-то? А титулы вовсе ни при чем.
– Ну, господин капитан, здесь я готов с вами поспорить. – Шевелев встал, попытался пройти до окна, наступил на чью-то ногу, ойкнул и вернулся на свой ящик. – Мы были пайщиками табачного завода «Лаферм», завод, как вам известно, национализирован. Сначала нам обещали сохранить рабочие места, зарплату, квартиры. Я поверил, продолжал трудиться, отчет держал перед коммунистами, исправно ревизировал вверенное имущество. И что? Намедни ко мне в контору ввалилась свора, обозвала подлыми прозвищами и взашей вытолкала из конторы, приволокла в Кресты. Дескать, я укрываю народное имущество. Во-первых, касательно народного – это большой вопрос. Во-вторых, и хотел бы укрывать, да нечего. Сырья нет, мощности простаивают. Вот и ответ на вопрос: почему прибыли упали. Красным нужны деньги. А их надо заработать. Не могут заработать – значит, надо отнять, – он говорил рассудительно, без истерики, но глаза метались по темным углам, перескакивали с одного заросшего лица на другое, будто спрашивали, как им дальше быть.
– Так в чем поспорить-то? – уточнил Аркадий.
– Ах, поспорить… Не деньги им нужны, а классового недруга изжить, растоптать, лишить чести и достоинства.
– И как вы поступите, граф? Пожертвуете честью и достоинством? – Князь Гудиашвили смотрел оценивающе, как будто что-то взвешивал.
– Конечно, пожертвую. – Иннокентий Карпович скривился, как от зубной боли. – Графиня беременна, долго не могла зачать, а тут бог послал. Я не могу ее оставить. И дочке двенадцать лет. Им опека требуется.
– То есть вы подпишете все, что предложат, лишь бы отпустили? Пусть на ваше место другого посадят?
– Кого другого? Уже никого не осталось. – Граф развел руками. – Все умные давно гуляют по Европе. Я просто подпишу все бумаги, которые попросят, лишь бы вернуться к семье. Отрекусь от титула, от имени, от особняка. А драгоценности у нас до этого украли.
– Наверняка ваши богатенькие партнеры что-нибудь припрятали. Об этом тоже напишете? – Гарри метко определил слабое место в тактике Шевелева.
– А? О чем? Я ничего не знаю… Я могу говорить только за себя.
– Вот потому тебя сюды и закрыли, – развеселился усач, – чтобы память-то освежить. А имя твое им на хрен не нужно.
– Увы и ах, граф, коммунистам ни имя, ни достоинство дворянские не нужны, – Аркадий сатанински засмеялся и стал похож на Мефистофеля. – А денег у вас нет… И у меня нет.
– У меня жена беременная есть. А прислуги нет. И денег нет, тут вы правы. Мой долг – заботиться о семье.
– Успокойтесь, граф, вам не к лицу, – одернул его князь, – не все упирается в деньги. Есть еще гордость, честь и достоинство дворянина.
– Не согласен с вами, ваше сиятельство. – Свидерский подошел к ведру, брезгливо взял двумя пальцами оловянную кружку, зачерпнул воды, долго смотрел на нее, прежде чем решился попить. – Все и всегда упирается в деньги. Было бы у России больше денег на войну, мы бы не проиграли. А выйди мы победителями, то никакой революции не случилось бы. Деньги правят миром.