Впереди чернела громада церкви. Так, сюда ему точно не надо. Но и обратно идти сейчас не стоило: застукают и припрут к стенке. Сенцов несмело отворил калитку и вошел за ограду: тишина обнимала грибок колокольни и спускалась по каскаду крыш. Он обошел строение, выжидая, чтобы патруль ушел подальше. Нет, все равно боязно. Ладно, ему-то самому нечего бояться, а вот сокровища отнимут – это как пить дать. Что он тогда скажет настоящим хозяевам? Думки о неизвестных владельцах – чушь, но отделаться от них Платон не мог. Они служили единственным оправданием его цепкости к этим чужим богатым вещам из отжившего волшебного мира.
Дверь церкви скрипнула и медленно отворилась. Он затаил дыхание, вжался в стену. Из подсвеченного розовым нутра вывалился поп в длинной рясе и еще кто-то высокий, с военной выправкой. Они пошли к калитке. «Вот почему не заперто», – запоздало подумалось, а подмороженные ноги уже сами несли в тепло. В храме хозяйничал сумрак. Три скучавшие свечки не освещали даже алтаря. «Заберусь на колокольню и там пристрою свой клад», – решил Сенцов, но дверца, ведущая, по его подсчетам, наверх, оказалась заперта. «Что ж, вот такая акробатика», – он усмехнулся и подошел к ближайшей нише с едва различимой иконой Кассиана Римлянина. В нише стоял каменный ларец-урна. Рука взялась за крышку, подергала, та со скрипом подалась. Несмело просунул кисть внутрь и выудил клубок паутины. «Эх, вот так и обманывают нашего брата. Говорят, что мощи, святыни, а на деле – пшик». Он быстро, чтобы не передумать, вытащил замшевый мешочек и не глядя закинул в урну, плотно прикрыл крышкой, да еще и замазал глиной, которую носил с собой с самой Ямской часовни, надеялся там использовать для декорации кирпичных швов. «Вот и ладно. Найдут, значит, оно Богово. Он настоящий хозяин и больше никто». Рассуждения показались вполне оправдательными; наскоро перекрестившись, Сенцов пошел к выходу. Во дворе топтался давешний поп, видимо, проводил гостя и брел к себе.
– Ты пошто ходишь ночами без пригляду?
– Прости, батюшка, благословения хотел испросить перед войной. Завтра мне на фронт. – Он, в общем-то, и не соврал.
– Иди с Богом. – Священник перекрестил его и нетрезво пошел запирать дверь.
Вот и все. Вот и случилось, чему положено. Бог забрал сокровища, нечего кручиниться. Все, как должно. Валенки заскрипели в сторону дома, а по дороге его снова встретил, допросил и обыскал красноармейский патруль.
Весь 1920 год Сенцов воевал, убивал, калечил, даже заслужил похвалу. Красная власть уверенно отбивалась, а потом пошла в наступление. Про Ольгу он думал мало, про Тоню вообще не думал после того, как в агитационном поезде встретил Липатьева, моложавого, подтянутого, в развевавшемся по ветру френче на худых плечах. Да разве жена променяет такого красавца на него, на старого, травленного невзгодами приказчика? Война закончилась, Платон вернулся к матери. Он с удивлением увидел, что часовня императора Александра Третьего разрушена. Вот как! Получалось, Бог не зря его направил в Никольский храм. Платон прогулялся к Стрелецкой слободе: церковь не тронули. Внутрь тыркаться не стал, не проверил, на месте ли его сокровища, или уже прибрали их к рукам. Если и прибрали, на то Божья воля – в этом он уверился. А заходить не стал, чтобы не соблазняться.
Советская власть не припасла для купечества никакого завалящего кармана, чтобы пересидеть ненастье. В стране, где продовольствие отпускалось по хлебным карточкам, а прочие товары – по запискам от Наркома, вовсе не нужны опытные коммерсанты. В Курске требовались рабочие руки – строить, чинить, налаживать отличную советскую жизнь. Сенцов записался в артель и стал получать паек. Трудовая повинность никогда не казалась ему наказанием. Если не работать, то скучно. Жизнь понемногу склеивалась, только невесты никак не на – ходилось. Ольга пришла сама, неожиданно и сразу схватила за штаны.
– Я соскучилась! – Она требовательно притянула его к себе. – Не любишь, не хочешь жениться – пускай. Но будем вместе.
– Я хочу семью, Оля, слышишь? Семью!
– А я разве не хочу? – Она прильнула губами к его удивленному рту.
Ни один здоровый самец не смог бы удержаться от искушения, и Сенцов не стал исключением. Он снова делил с Белозеровой постельные утехи, но замуж не звал, жевал обиду и никак не мог проглотить. В такой диспозиции найти невесту – неподъемная задача.
1921-й обрадовал НЭПом. Пискунов снова заблестел, нацепил позабытые лакированные штиблеты и сюртук по довоенной моде, начал, как прежде, цокать и вставлять в речь экзотизмы. Платона он пригласил приказчиком, но, подумав, сразу же повысил до партнера. Торговать приходилось всем: от мыла до ситцев. Если станки попадались, тоже пристроить можно. Касательно патронов – надо с осторожностью. Лучше всего разлеталось продовольствие, но и добывать его приходилось с трудом, разъезжая сутками на хромой подводе по губернии, раскапывая старинные знакомства и заводя новые. Красных купцов в народе не жаловали, называли нэпмачами, но все равно топали в лавки, набивали котомки полузабытым чревоугодием. Антонина снова начала улыбаться, они с Екатериной Васильевной наладили печь ржаное печенье, поэтому чувствовали себя не иждивенками, а коммерсантками, а Липатьев все больше хмурился: из-за тестя-нэпмана его нередко прочищали на заседаниях.
– Ну вот, Алексей Кондратьич, все, как ты говорил. – Платон встретил пискуновского зятя на крыльце и решил похвалить за прозорливость. – Не убить частную собственность, такая акробатика!
Все у нас как прежде: сейчас разгонимся и зададим жару.
– Да, частная собственность у народа в крови, приросла, не отрежешь. – Липатьев протянул вялую ладошку. – Только вот смотрит он на все это косенько.
– Так зачем пользует? Ходили бы все в продмаги и закупались по карточкам. Кто не дает? А то ж к нам норовят, где повкуснее, где выбрать можно, хоть и подороже.
– «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить». – Цитата классика упала на крыльцо, и Платон осторожно ее обошел, стараясь запомнить. – «В Россию можно только верить»[31]. – Липатьев уходил прочь, независимо размахивая пустыми руками.
Весь 1922 и 1923 год Сенцов не находил времени и сил, чтобы порвать с Ольгой и всерьез пуститься на поиски новой невесты. Беременность не наступала, «талаков» она не привезла, хотя Рамиль давно уже вернулся в Москву и она не раз туда ездила за эти годы. Может быть, даже спала с ним. В 1924-м скончалась Дорофея Саввишна, так и не понянчив внуков. Теперь вроде и жениться незачем, все равно уже пятый десяток, можно и так дожить. А в 1925-м Белозерова уехала. Насовсем. Получила повышение по службе и помахала платочком, даже не всплакнув. Вот теперь требовалось мягонькое плодовитое тело рядом, желательно из вдов, чтобы уже дети постарше имелись, мабуть, наверняка. Такая вскорости нашлась – статная темноволосая Фрося с нахальной седой челкой. Старший сын учился в школе, младший таскался за мамкиной юбкой, хитро щурил темные вишенки глаз и требовал леденец: малолетний дипломат знал, что для него припасено угощение, и не отставал. Платон настроился на серьезные отношения, вытащил из сундука почти новую льняную рубаху еще довоенных времен, с ручной вышивкой по вороту. Мать ее берегла, говорила, мол, свататься в ней пойдешь. Значит, пора. Долго тянуть он не хотел. Пригляделся к Фросе, познакомился с ее пацанвой и вперед, в храм, венчаться и плодиться. В доме нужна хозяйка.
– Какой вы нарядный сегодня, Платон Николаич. – В дверях лавки стояла Тоня. – Папенька поехал за гужем, просил вас дождаться.