– Добро раницы, сябруйки[108]. – Она масляно улыбнулась, закивала, чуть не раскланялась.
– Привет.
– Помощь нужна?
– От жидов – не нужна, – буркнула бровастая босоногая молодуха и презрительно выпятила нижнюю губу.
– Погоди, Варька, не лайся, – одернула ее самая старшая. – Тарас сам порешает.
– Я ведь не с пустыми руками, у меня масло есть, яички из дому прихватила. К общему столу, – продолжала Берта с улыбкой, как будто не услышала ничего обидного.
– Жидовское масло. – Варвара сплюнула под ноги.
– А давай, тащи сюды, – разрешила старшая. Она вытерла руки о передник и перевязала платок, блеснув аккуратно расчесанной сединой.
Берта метнулась к своим узлам и вернулась с харчами. За это время строптивую Варьку отослали за водой и разговор пошел веселее.
– Меня Иванной величать, я Тарасикова мати. Прячемся по лесам с начала войны. Вы от кого хоронитеся?
– От немца, от кого еще.
– Есть от кого. – Старуха нахмурилась. – Я вот, например, не хочу, чтобы мой сына за коммуняк кровушку проливал.
– Так и… мы не хотим. – Берта осторожно ступила на тонкий лед. – Разве ж кто спрашивает?
– Фриц жидам спуску не дает. – Иванна потеплела, кажется, приняла за свою. – Тебе нельзя к ним… Слыхала небось про Варшавское?
Берта потемнела:
– Вы думаете, что всем евреям… смерть?
– Ой, грехи наши тяжкие! – Иванна перекрестилась и поскучнела: – Надо вам уходить… Уже не только в Варшаве, уже и в Луцке, и в Минске.
– Куда уходить? Мы уже ушли вроде… А вам?
– А нам некуда. Это наша земля, наша белая, синеокая[109]. Не советская, не немецкая, а наша. Будем ее отвоевывать. У всех.
Берта прикусила язык. У всех означало и у СССР, и у евреев. Не стоило говорить про Наума и Юрася.