– Разве-таки мы умеем воевать?
– Сгодишься!
– Минуточку! Поговорим за партизан!
– Неча балаболить! Немец дорогу перекрыл, не проползешь, дед.
– Азохн вэй![100] Если бы Бог любил бедняка, бедняк не был бы бедняком![101] – Ефим закатил глаза и присел на расквецанный край телеги. Казалось, он и не думал спешить.
– Эй! Вы не на митинг пришли! – Партизан угрожающе поднял винтовку. – Шевелись!
– Разве-таки нам не хватало баламутов в штетле?[102] – тихо спросила сзади Бася.
– А до меня уже спрашивали? – Вперед вылезла тугощекая Роза с нездоровым свекольным румянцем.
– Бабам ша! – постановил хромой Ицхак. – Дядя Фима говорит.
На макушке осокоря нервно каркнула ворона, ей так же нервно ответила лягушка из-под замшелого камня. Ефим нехотя отобрал у чавкавших бразды правления:
– Надо идти, господа идише. Гам зу ле-това[103]. Лучше десять раз разориться, чем один раз умереть[104].
– Пойдемте уж, – равнодушно согласилась Берта. – Одним все равно не выжить.
Люди и лошади согласно закивали головами, признавая справедливость ее слов. Они побрели за партизанами и к вечеру предстали перед негласно избранным командиром отряда – могучим Тарасом со свисавшими по обеим сторонам лица белесыми усами, точь-в-точь как у его знаменитого тезки[105].
– Ну, граждане евреи, шо привезли с собой поживиться? Золотишко, часики, бумажки – все скидывай в корзину, теперь все будет обчее, как у коммуняк.
Берта догадалась, что в этой банде советская власть не в большом почете, и придержала за руку любопытную Сарочку. Дед Ефим тоже понял, перешел на просительный тон:
– Нам, господин начальник, только бы крышу над головой… и перебраться подальше.
– Хм, перебраться. – Тарас снял меховую гуцульскую шапку и почесал затылок: – А шо нам будэ за это?
– Ша, не торопитесь… Что будет? А это смотря в какую сторону перебраться поможете. – Оказалось, Ефим тоже не был простаком.
Берта насторожилась, но Тарас внимательно посмотрел на прибывших и увел Ефима в сторонку, усадил под брезентовый навес за как попало оструганный деревянный стол. Старик наклонил голову, широкоплечий командир совсем закрыл его от соплеменников богатырской спиной.
Женщины пошли устраиваться, пацанята распрягли лошадей, повели на водопой. Лагерь состоял из двух больших землянок и кружившегося вокруг них десятка буданчиков[106] из еловой коры. Ровнехонько посередине, как будто кто-то линейкой отмерял, стоял длинный стол. За ним сидели бабы и чистили бульбу[107]. Много настрогали – два ведра. На прибывших они обращали мало внимания, только одна молоденькая девка с толстой косой, кажется, толще ее самой, вскочила и молча показала на правую землянку. Берта кивнула Лии, чтобы таскала баулы куда велено, а сама присела на край скамьи.