Саша Александровна ждала его во флигеле, огорченно разглядывая себя в доставшееся от Мелехова зеркало.
— Страсти какие, — сказала недовольно, — а нос-то! Оглобля, как есть оглобля.
— Вы хороши в любом облике, — искренне признал Гранин.
Она быстро повернулась, взметнулись серые юбки, на чужом лице вспыхнула улыбка:
— Вот уж нежданная обходительность! И чем же я это заслужила?
— Так ведь устроили целое представление.
— А вы заставили его кукареть! И то верно, петух разряженный… Снова ведьмины проделки? Не слишком ли часто вы ее навещаете?
— Переживаете за запасы окороков в своих кладовых?
Она пожала плечами, пробежалась пальцами по завитушкам на спинке дивана, потрогала свои щеки и пригорюнилась:
— Ох и влетит мне от Изабеллы Наумовны! Она-то все мечтает, что однажды отец передумает и позволит мне выбрать мужа. А тут целый граф! Да только какой толк от этого титула, сплошное чванство. Не то что мой дядюшка-лекарь, вот кто настоящий. Он добрый, понимаете?
— Добрый, — повторил Гранин мрачно. Он все ждал, когда же Саша Александровна выбросит старика из головы, но она оказалась страх какой упрямой. И он был вовсе не уверен, что собирается поступить правильно, но ему совсем не нравились ее переживания понапрасну.
Поэтому Гранин прошел в конторку и вытащил из ящика стола давно написанное письмо.
— У меня для вас кое-что есть, — объявил он, — доставили утром от нарочного из столичного дома.
— Что же? — спросила она довольно равнодушно.
Гранин вернулся к ней и передал послание, которое пришлось для пущей достоверности примять.
Саша Александровна вскрыла письмо, пробежала глазами по первым строчкам, охнула, слепо села на диван и принялась читать уже внимательно.
В эти слова Гранин выплеснул все свои мечты — о том, что обрел свободу и нашел своих сыновей, и теперь живет вместе со старшим, и нянчит внуков.
Весточка, которую Саша Александровна так ждала от старика лекаря, вышла довольно внушительной, с цветастыми подробностями дома, детей, палисадника с цветами.
Выходило, что все сложилось для бывшего узника замечательно, и совершенно непонятно, отчего Саше Александровне вздумалось плакать, читая об этом.
— Михаил Алексеевич, — прошептала она жалобно, смяла письмо, порывисто вскочила, открыла заслонку печи и выбросила его в топку, — я только надеюсь, что вы сделали это с добрыми намерениями, а не в насмешку.