– Настолько сильно напугал?
– Честно? Да, – Таня говорила все тем же тихим напряженным голосом. – Представь, что тебе однажды звонит абсолютно незнакомый человек и рассказывает то, что никто не может знать, даже ты сам помнишь это с трудом. А потом добивается встречи. И ты не можешь ничего понять и чувствуешь абсолютную беззащитность.
Меньше всего он бы хотел, чтобы Таня чувствовала себя перед кем-то беззащитной. А уж перед собой… Я никогда не причиню тебя вреда. Никогда не обижу. Нет, он не сказал этого вслух. Но он пообещал себе, а это – важнее.
А еще важно – коснуться. Вот видишь, это моя рука, она не страшная. Она не сделает тебе ничего плохого.
– Теперь не страшно?
– Теперь нет.
Разговор этот – странный, нужный, поучительный – и, наверное, какой-то еще – завершился. Они подъехали к шлагбауму жилого комплекса. Илья искоса смотрел на Таню, пока шлагбаум поднимался. Она смотрела в окно, на деревья и газон. Наверное, это может быть интересным, если видишь в первый раз.
Машина остановилась на своем парковочном месте, Илья заглушил мотор. Ну что, Танюша, ты налюбовалась газоном?
– Это место, где точно нет чужих любопытных глаз.
До квартиры они шли, держась за руки. Точнее, Илья Таню вел. А Таня смотрела куда угодно, только не себе под ноги. Перед ступенями даже пришлось взять девушку под локоток – чтобы не споткнулась. Илья никак не мог понять, почему двор, дом, подъездная дверь – да вообще все, что попадалось им по дороге, вызывает такой пристальный интерес. Вот ему лично гораздо интереснее было смотреть на Таню. Смотреть. Любоваться. И потихоньку убеждать себя, что все случившееся – правда.
Хорошие воспитанные мальчики предлагают пришедшим в гости девочкам чай. Он не знал, откуда в его голове взялась эта жизненная сентенция – девочек в гостях у него отродясь не бывало. Наверное, дала себя знать мамина привычка в любой непонятной ситуации начинать заваривать чай.
Хорошая девочка Таня его вопрос про чай проигнорировала. Здесь не было деревьев, газона, стен дома. Что на этот раз?
Таня замерла прямо напротив арки гостиной, в которой важно поблескивал лаковыми боками Модест Ильич.
– Можно? – выдохнула она едва слышно, не сводя взгляда с рояля.
Вот этот интерес Илье был понятен. Он выглянул из-за Таниного плеча в арочный проем. После утренней репетиции на подставке и крышке валялся ворох нот – не успел убрать. Но в целом все прилично.
– Иди.
И она пошла.
Остановилась перед роялем, медленно подняла руку, замерла. А потом провела ладонью по крышке, по краю, не касаясь разбросанных нот. В этом было что-то… что-то настолько интимное, что Илья заставил себя перестать подглядывать и пойти и все-таки заварить чай.
А потом все же снова пришлось подглядывать. Когда он вернулся с кухни, Таня все еще, как завороженная, стояла у инструмента.
Ты спрашивала меня, что я представляю, когда играю. Ничего. Музыка – не история, не картина. Музыка – это ноты. И те эмоции, что она рождает в тебе. Это всегда что-то очень интимное – только твое и музыки. А что сейчас видишь ты? Вряд ли дерево, лак, сталь струн и пластик облицовки клавиш. Ты видишь что-то, что рождает в тебе знакомство с роялем.