Она — на и незнакомое, и такое родное лицо уже совсем не мальчика, еще не совсем мужчины. На тонкий, как на старых портретах благородных мужей, нос. На почти бесцветные в этом отблеске брови. На тонкие усы. На обветренные, цвета спрятанной в карман юбки карминовой краски губы.
Ей бы домой спешить, краску из кармана в чистую плошку пересыпать, иначе, выдавая ее проступок, краска растает в кармане, окрасив и юбку, и ее бедра.
Домой бы спешить, она ведь так хотела успеть до прихода мужа хоть несколько минут провести в мастерской в мансарде.
Спешить бы, но ни попрощаться, ни уйти не может.
— Бывает развод…
Йоханес подносит ее руку к своему лицу, чуть касается ладони обветренными на остром осеннем ветру губами, проводит ее раскрытой ладонью по своей щеке.
— Мать жены Мария Тинс развод получила, четыре года назад. Всё возможно…
— Йон!
Волна острого желания захлестывает и накрывает с головой.
Губы тянутся к губам.
Можно?
Нельзя?
Тот первый поцелуй ей стоил сына. Или всё случайность? Не поцелуй виной.
Можно?
Нельзя?..
И арбузная сладость долгого-долгого, бесконечно долгого поцелуя.
Время остановилось. Есть только губы к губам, язык к языку и мир вокруг, рассыпавшийся на бесконечное множество частиц и оставивший целыми только их двоих. Или не оставивший.
Надолго? Навсегда?
Пока часы на
И нет сил оторваться друг от друга…