Служанка заводит в комнату еще одного мужчину. Тот молча кланяется.
— Плохо, что не может, — резюмирует Глава Гильдии Мауриц.
Сердце сжимается. Неужто ничего не получится?..
Неужто не получат они подтверждение от Гильдии, а вместе с ним и заказы? Неужели, опять холод и пустой живот, и Йона только грудью кормить, чтобы хоть немного еды оставить Анетте, а самой уж как-нибудь?
— Мужу трудно вспоминать, — продолжает Агата. Упорно. Хода назад у нее нет.
Ей, женщине, жене, не пристало быть там, где серьезные художники разговаривают. И только роль толмача, переводчика мужьих хрипов оставляет за ней место в этой зале.
— Трудно вспоминать. Но он уже начал делать наброски… Желаете посмотреть?
— Вспоминать трудно, — отзывается от порога только что вошедший гость.
Агата вздрагивает. Этот голос она не слышала с того самого дня. Замирает, не в силах ком в горле проглотить.
— Травмы у Ханса ужасные…
Неужто и он скажет, что манера письма мужа изменилась так, что «Ван Хогволса» не узнать? Неужели еще что-то худшее скажет?
— Ужасные травмы…
Продолжает вошедший, стоя около портрета Анетты, и поворачивая его к камину и лампе. Из окна в конце ноября в пять вечера пополудни света почти нет, Агата поэтому и поставила портрет ближе к окну, а не к камину, чтоб не разглядели. Но этот член Гильдии подносит картину к свету и вглядывается в детали.
— Когда я нашел Ханса под завалом далеко от мастерских, только по сюртуку его и узнал…
Ком в горле застрял намертво — ни туда ни сюда. Других членов Гильдии она почти что перебивала, а здесь… Рта не может открыть.
— Если б не сюртук…
Говорящий поднимает глаза на нее. Молчит. Смотрит. И все молчат. И она молчит. И смотрит. Не отводя глаз.
— Если б не сюртук. Не признал бы, если бы не сюртук. Такие травмы ужасные, — продолжает начатую фразу четвертый член Правления Гильдии. — Но Ханса они не сломили. Напротив. Дали новое ощущение света. И открыли нового Ван Хогволса, какого мы еще не знали.
— Хан Хохв…
Агата сжимает плечо хрипящего калеки так, что сейчас сломает.