Бьется в окно. Бьется.
Отвернулась. Отошла к столу с красками. Нужно работать. Но не получается. С этим стуком и этим ужасом, забившимся внутрь, ничего делать не сможет.
Она должна это страшное окно открыть. В лицо своему страху посмотреть должна.
В детстве, когда страшно было на двор по малой нужде бежать, отец научил перекрикиваться с ним: «Ты беги и кричи, я отвечать буду». Так и кричала отцу и выдыхала, когда слышала его чуть пьяный голос в ответ. И после, когда отца в трактире не было, всё равно мысленно с ним перекрикивалась, и казалось, что отец ей отвечает, и сразу переставало быть страшно.
Агата выдирает мох, которым обкладывают окна на зиму — утром по новой все щели придется затыкать, чтобы холодный ветер мансарду не студил. Негнущимися пальцами вытаскивает мох из щелей. Надавив на замерзшую задвижку, сдвигает ее с места, открывает окно.
Ворвавшийся ветер гасит свечи, разносит по полу бумаги с набросками, устраивая из них вперемешку со снегом чехарду.
Что-то черное мечется в этом вихре. Дух, не нашедший упокоения, пришел к ней и мечется в старой мастерской?
Господи, помоги! Помоги, Господи!
Прегрешения невольные прости!
Окно закрыть! Закрыть скорее окно, чтобы не было этого вихря. Оледеневшие пальцы не слушаются, рассохшаяся рама никак не хочет закрываться.
Закрыла. Вихрь утих. Но темное что-то мечется по комнате.
Свечу зажечь. Скорее зажечь свечу. Но за лучиной нужно идти к печи вниз.
Темный комок мечется по комнате. Бьется в зеркало, которое она вчера принесла снизу. Как этот комок разглядеть…
Утихает. Черный ком подлетает ближе…
Господи, прости! Прости меня, Господи!
Садится на плечо. И странная боль в плече…
Из-за разрыва в тучах выходит луна и освещает подоконник и часть мансарды.
Медленно, очень медленно поворачивает голову — что там… кто?
— Чив-чив…
Щегол.