Здесь, в Нидерландах, всё еще строже, чем во Фландрии, откуда забрал ее муж.
Здесь, сватаясь, родню до седьмого колена спрашивают.
Что она скажет? Что прижита во грехе? И навлечет позор не только на себя, но и на Анетту с Йоном? Тогда и дочке никогда хорошего мужа не найти, и сыну в ученики к хорошему художнику не поступить.
И где ее муж законный? Не умер, не жив. И она не жена, не почтенная вдова. Кто же она тогда?
Замуж ей больше не выйти.
И она решает. Решает всё и сразу. В одно мгновение. Этот обожженный пусть лежит в ее доме. Пусть все думают, как думают. Что с места взрыва ей привезли найденного под завалами мужа. Почти без лица. Без голоса. Проверить нельзя.
С виду вроде муж. В сюртук мужа почему-то одет. Все знают, что муж в тот день в новом сюртуке от лучшего портного был. Сомнений, Ханс это или не Ханс, ни у кого сейчас нет. И возникнуть не должно.
Кто этот человек? Сколько раз спрашивала. Не отвечает. Только хрипит. Дико хрипит.
Муж перед взрывом кому-то сюртук отдал? Новый сюртук? Кому? И зачем?
Или кто-то такой же, как у мужа, сюртук себе заказал? Для чего? Чтобы за мужа сойти? Шпион? Говорят же соседи, что испанские шпионы могли пороховые склады подорвать. Испанский шпион заказал такой же, как у мужа, сюртук, чтобы через мастерские на склады проникнуть?
В сгущающейся темноте наступает на обгоревшую деревянную лошадку, которую Эгберт достал из ручонки мертвой Марты и отдал Анетте. Поднимает с пола, откладывает в сторону.
Кто этот человек, Агата не знает.
Где ее муж, Агата не знает.
Но наверняка знает одно — выжить с детьми они смогут, только если «художник Ван Хогволс» будет, как прежде, продавать картины.
И знает, что должна сделать так, чтобы в доме художника Ван Хогволса эти картины не переводились. И хорошо продавались.
Сама того не желая, Агата решается на подлог.
Пусть все думают, что калека в доме — ее муж. Она пока будет настоящего мужа искать.
День за днем Агата ходит в лечебницу Святого Георгия. Смотрит на каждого раненого — не ее ли? Находит знакомых. Карел Фабрициус, чья мастерская была рядом с мужниной, умирает на ее руках, так и не сказав, что случилось с Хансом.
В первые дни в суете и панике никому не кажется странным, что почтенная жена художника, у которой в страшном взрыве выжила дочь и нашелся живым, хоть и сильно обожженным муж, тенью бродит по лечебнице. Но она бродит. Помогает, чем может, пока Бритта за оплаченное мужем заранее недельное жалованье еще работает в их доме. Через неделю прислуге станет нечем платить, и тогда в лечебнице ей столько времени не пробыть.
Разглядывает трупы. Ходит на отпевания, вглядываясь в лица в гробах — не перепутали ли чужого покойника с мужем, не ее ли Ханс это?