Пираты московских морей

«А еще говорит — надо всех жалеть, — впервые подумал он о своем госте с неприязнью. — Вон, каким загробным голосом заговорил!»

Именно так звучал голос прадедушки баскетболистки Берты, когда в счастливые годы их безмятежной дружбы она заманила Фризе на спиритический сеанс к подруге-белошвейке. Белошвейка была необыкновенно популярна среди жен членов политбюро и правительства. Она шила им бюстгальтеры.

Зачем понадобилось Берте пообщаться с прадедушкой, сыщик не помнил. По крайней мере она не советовалась с ним, выходить ли замуж за Ростика. Да и Ростик в то время еще не появился на ее горизонте. Он нарисовался только у Мальтийских берегов. Жутковатый голос прадедушки с тех пор и стал ассоциироваться у Фризе, с загробными голосами.

ИСКУШЕНИЕ ЛАПУШКИНА

Егор Лапушкин, настоящее имя у него было Игорь, но в блатном мире его звали только Егор, «ходил на зону» всего один раз. Но пробыл там двенадцать лет. От звонка до звонка. За убийство. Большим разделочным ножом проткнул любовника жены. Проткнул так «удачно», что прелюбодей умер мгновенно. Жена тоже получила свое. Ей Лапушкин располосовал тем же ножом всю спину и задницу.

Обычно судьи жалеют обманутых мужей, но Егора не пожалели. Впечатлились тем, как хладнокровно он вытащил из трупа нож и «разделал» жене столь жизненно необходимые места. Жена и правда два года не могла садиться, а уж о том, чтобы лечь на спину…

Из колонии Игорь-Егор вернулся с прекрасными отзывами начальства и хвалебными характеристиками руководителей лагерной самодеятельности. С таким «багажом» его сразу взяли на работу, что для бывшего зэка всегда проблема. И взяли не куда-нибудь на земляные работы, а в речной пассажирский порт.

А московским паханам пришла из зоны малява, в которой расписывались достоинства сидельца «Лапы»: смел, предан братве, до фанатизма ненавидит ментов и прокурорских. И по жизни — большой артист. Уркаганы вкладывали в это слово совсем другой смысл, чем руководители лагерной культпросветработы.

Немудрено, что на Лапушкина обратили внимание и милицейский майор, оперуполномоченный, курирующий пассажирский порт, и вор в законе Стах, он же Макаркин. Каждый хотел заиметь его в помощники. Майор метил Егора в свои осведомители. Как говорят в народе, в стукачи. А Макаркин — в соратники по воровским делам. До Стаха не раз доходили истории о том, как зэк, которого на «зоне» приняли за обычного «мужика», стал «авторитетом».

Недаром говорят, что слава бежит впереди человека. И хорошая, и плохая.

Когда два, столь разных сообщества, признают человека своим, ясно, что кто-то из них всерьез ошибается. В случае с Лапушкиным ошибались и те и другие. Он принадлежал только сам себе. И на ментов-майоров, воров в законе, рыночных торговцев, бабушек-пенсионерок смотрел лишь под одним углом — могут ли они помочь ему сколотить деньжат на приличное существование. Приличным он считал иметь в загашнике два-три миллиона баксов.

Все сейчас хотят иметь два-три, а то и побольше этих самых миллионов. Но не у всех получается. Прежде всего потому что кишка тонка. А у Егора Лапушкина по этой части все было о"кей. Стычки с сокамерниками, с которых началась тюремная житуха, издевательства тюремной обслуги и разного рода вертухаев, сделали из этого жилистого молчаливого терпилы полноценного бандюгана.

Ему никогда не попадались на глаза книги знаменитого русского поэта, который завещал: «молчи, скрывайся и таи, и мысли, и дела свои». Лапушкин дошел до этих истин своим умом, вернее, своим тюремным опытом.

СТРЕЛКА

Однажды Лапушкину позвонил по мобильнику незнакомый мужик и предложил встреться. Назвал он его по имени отчеству — Егор Гаврилович. Ни один из нынешних «братанов» его отчества не знал. Да и сам Лапушкин иногда вспоминал его с трудом. «Лапкин», «Лапа» — вот эти кликухи были привычными.

— Осечка, — буркнул Егор Гаврилович в трубку и отключился.

Его насторожило не только обращение по имени-отчеству, но и то, что на дисплее мобилы не отобразился номер телефона звонившего. Только два слова: «нет номера».

— На дурика не возьмешь, — пробормотал Лапушкин. — Не иначе как мент из паспортного отдела.

Вернувшись «из-за речки», он обретался в Москве на правах бомжа. Бывшая супруга выписала его с жилплощади, как только суд вынес Лапушкину свой суровый приговор. Но милицейские паспортисты упорно считали местом его проживания комнату, к которой он уже не имел никакого отношения.

Время от времени его бывшая соседка по коммунальной квартире приносила повестки из милиции с предписаниями «срочно явиться в райотдел».