Теперь, вне зависимости от официальной линии расследования, избранной департаментами полиции Сиэтла и округа Кинг, Кеппел и Томпсон были сосредоточены лишь на одном подозреваемом – Теодоре Роберте Банди.
Он же, сидя в тюрьме, повел настоящую наступательную кампанию на Лиз Кендалл, заваливая ее письмами. Ему была нужна союзница «на другой стороне», и он изо всех сил старался заставить ее поверить в свою невиновность.
Первое письмо Лиз передал один из друзей Теда, летавший к нему в Солт-Лейк-Сити сразу после ареста. Вот что там говорилось:
Что мне сказать, кроме того, что я люблю тебя?
Что мне сказать, кроме того, что я хочу прикоснуться к тебе и обнять. На что мне надеяться, кроме того, что когда-нибудь мы сможем быть вместе… Не в моих силах компенсировать то горе и гнев, которые ты испытала по моей вине. Это причиняет мне больше всего боли. Будь сильной… И, как ты всегда делаешь, тут нет сомнений, защищай Молли от всего этого, если еще не слишком поздно… Я люблю тебя с каждым днем все сильней и сильней. Навеки и навсегда. Это единственная правда, которую я знаю. Да пребудет с тобой Господь.
На этом Тед не остановился. В следующем письме он сетовал:
Если я о чем в своей жизни и жалею, так это о том, что не показывал тебе всю глубину своей любви так, чтобы ты в ней убедилась. И если есть у меня какое-то желание, какого я пока не удовлетворил, то это желание доказать тебе, что моя любовь нерушима и вечна.
Лиз не отвечала, но это не мешало Банди продолжать. Двадцать третьего октября он прислал ей длиннейшее послание, которое сам назвал «марафонским письмом», аж на десяти страницах. Тед рассказывал о том, как приспосабливается к жизни в тюрьме, как готовится к собственной защите, и разливался в любовных признаниях.
Главное счастье, которое выпадает человеку в жизни, – это найти свою половинку, чтобы любить целиком и полностью. Я счастлив, потому что мне повезло полюбить тебя именно так. Сидя в тюрьме, я еще лучше усвоил этот урок. Ни по кому я не тоскую так, как по тебе… Сейчас, когда вся моя жизнь под угрозой, единственная потеря, которой я страшусь, это потеря тебя и Молли. Вы – часть меня, и вас нельзя у меня отнять. Моя любовь к тебе такая глубокая и такая сильная, какую вообще может испытывать один человек к другому. Я отдаю ее тебе как женщине, которая похитила мою душу. Всю, до последней капли. Никому другому я не подарил бы ее, любовь до конца всей жизни. Моя любовь к тебе и есть моя жизнь. Без тебя жизни у меня не будет.
Лиз переполняло чувство вины. Она чувствовала, что должна поставить его в известность о своих контактах с полицией. Лиз уже села писать ему письмо, и тут Тед сам ей позвонил.
– Я должна сказать тебе кое-что важное. Тебе это не понравится.
– Не волнуйся, – подбодрил он Лиз, услышав, как дрожит ее голос.
– У меня были сомнения… насчет тебя… уже давно. Я так волновалась, что год назад сама обратилась к полицейским.
Тед помолчал.
– Я знала, что ты не можешь быть в этом замешан, но меня это все равно беспокоило. Я не могла перестать об этом думать. О разных вещах…
– Каких именно? Что произошло, когда ты пошла в полицию?
Лиз рассказала ему, как обращалась в департамент округа Кинг и Солт-Лейк-Сити.
– Все в порядке, – ответил Тед внезапно. – Ты сделала, что должна была сделать. Если ты сказала им правду, это не может мне навредить. Правда доказывает, что я невиновен.
Десятого ноября Джерри Томпсон позвонил в следственную группу по делу «Теда» в округе Кинг и сказал, что по истечении двух недель тюремного заключения судья снизил для Банди залог до пятнадцати тысяч. Эта сумма оказалась куда более посильной для его семьи и друзей, так что Банди вышел на свободу. И ограничений на перемещение на него наложено не было. Получалось, что он мог в любой момент уехать в Сиэтл, и Томпсон торопился предупредить тамошнюю полицию. Жизни девушек в штате Вашингтон снова подвергались опасности.
Вечером четверга, 20 ноября, Лиз услышала голос Банди в телефонной трубке.