Поговаривают, что люди уезжают из Вашингтона, тем не менее жизнь вроде бы идет своим чередом. Проводив Ника на службу рано утром, еще затемно, я выхожу прогуляться и с удивлением наблюдаю за жителями города, спешащими на работу и в школу, как обычно – невзирая на опасность, нависшую над нами и грозящую в любой момент погубить мир. Деловитость вашингтонцев отчасти утешает: приятно видеть, что люди продолжают исполнять свои обязанности и даже стараются чему-то радоваться.
Из Лондона ничего не слышно. ЦРУ молчит. Вдобавок ко всем моим тревогам меня угнетает еще и неясность последствий того выстрела в моей квартире. С Ником мы о Рамоне не говорим. Ник сейчас весь мир держит на своих плечах – этого вполне достаточно.
А меня мучают ночные кошмары. Иногда мне снится мертвое тело моего брата, иногда – Рамона. Вероятно, он тоже был чьим-то братом или дорогим другом. Значит, убив его, я стала для кого-то тем же, кем Фидель стал для меня?
Веки Ника вздрагивают, глаза открываются и пристально смотрят, на губах легкая улыбка. Я тоже улыбаюсь.
– Ты же вроде бы устал?
– Не настолько.
Я снимаю с него галстук и начинаю расстегивать рубашку. Он вздыхает, чувствуя, как мои пальцы спускаются по его животу.
Сейчас он весь мой – со своими тревогами и болями, которые я стараюсь унять. Наверное, все это не должно слишком обнадеживать меня, но в преддверии конца света ложные посулы такого рода не кажутся тем, чего надо бояться.
Я заплачу по счету, когда придет время, ну а пока не жалею ни о едином моменте, проведенном вместе с Ником.
После обращения президента к гражданам прошло четыре дня. Четыре дня я с тревогой думала о том, уступит ли Советский Союз требованиям Кеннеди и вывезет ли ракеты, получу ли я известия от ЦРУ, помог ли им микрофильм, который я послала, и не явится ли в квартиру Ника полиция, чтобы меня арестовать.
Хотя война пока не началась, мы все ощущаем ее угрозу. Ник туманно упоминает о заседаниях исполнительного комитета Совета государственной безопасности и о переговорах с Советами. Но вообще мир, в котором он сейчас живет, для меня недоступен. Мне остается лишь смотреть, как дорого ему обходится жизнь в этом мире.
Пока он на работе, я тоже стараюсь себя чем-то занять. И все-таки слушать лекции в университете было несравнимо лучше, чем сидеть дома и ждать возвращения мужчины с работы. С ним вдвоем я бываю так счастлива, как, пожалуй, не была еще никогда, но в его отсутствие я остаюсь наедине со своими мыслями, и меня начинают одолевать сомнения.
С одной стороны, это глупо – в нынешней ситуации беспокоиться из-за житейских проблем, с другой – я не могу не беспокоиться, хоть и стараюсь запирать свои тревоги внутри себя. (Нику сейчас точно не до проблем наших взаимоотношений, и я стараюсь его ими не загружать.)
А сама все-таки переживаю.
Я не из тех женщин, которые довольствуются местом на периферии жизни мужчины (если такие вообще есть), и неопределенность нашего совместного будущего давит на меня сильнее, чем я ожидала. Неясность моей собственной судьбы тоже не радует. Моя нынешняя жизнь в Вашингтоне – это же не навсегда.
В декабре общество переместится на юг, в Палм-Бич. Вернется ли Ник в свой просторный дом на берегу, и если да, то ехать ли мне с ним? Если поеду, то смогу ли повидать сестер? Я очень скучаю по Элизе и Марии, немного даже по Изабелле, но родители – это другое дело. Простить мать я по-прежнему не могу: прошедшее время не притупило моей обиды.
Я поворачиваю на улицу, где стоит кирпичный таунхаус Ника, и, улыбнувшись прохожему, перехватываю из руки в руку сумку с продуктами. Не знаю, когда Ник вернется сегодня со своих совещаний. В любом случае ужин будет его ждать. Мои кулинарные навыки пока далеко не выдающиеся, и тем не менее я превратилась в домохозяйку, которой никогда не хотела быть.
Выуживая из сумочки ключи, которые Ник мне дал, я подхожу к дому. Потом поднимаю глаза и вижу человека, сидящего на ступеньках крыльца. В руке шляпа, лицо определенно знакомое.
Как я и предполагала, искать ЦРУ не пришлось.
Они нашли меня сами.