У кого-нить найдется, говорю я.
Он такой, ты сам откуда?
Я говорю, тока из универа, но на этой неделе уже все, так что я снова на районе.
Ни слова, говорит он. Я посмотрю, у кого есть, и вынимает мобилу.
Мы сидим на бетонных ступенях квартала Пучка, ведущих на первый уровень. Белая девушка стоит внизу, жует жвачку, глядя на нас.
Я слышал, ты пытался найти себе едока, говорю я.
Ага, но тока их как-то не густо, говорит Готти. Хотя, я слышал, ты в деле.
Ага, я всегда готов, говорю я, затем встаю, снимаю рюкзак, расстегиваю и вынимаю черную клаву. Она такая плотная, шерстяная, с двумя дырками для глаз и дырочкой для рта.
Да ладно, говорит он и берет ее, и улыбка растягивает ему лицо. Готов поклясться, я вижу искры в его глазах, словно некая запредельная сила поворошила угольки, а может, я начитался книжек, и мое воображение выдает фортели.
Люблю это дерьмо, говорит Готти, держа клаву почти с нежностью, глядя на нее словно на лицо любовницы. На нас накатывает тишина Комплекса, и девушка выплевывает жвачку и кладет в рот новую. Затем голоса.
Мы видим Райдера – из молодой братвы ЮК – со своими братанами и двумя метисочками в коротких маечках, все шатаются и смеются, наталкиваясь друг на друга, цыпочки, можно сказать, поддерживают ребят, которые виснут на них, держа полупустые бутылки «Хеннеси».
Мы все говорим, че, как сам, а Райдер говорит, сегодня моя днюха, и мы говорим, хорошо отметить, ганста, и цыпочки смеются чему-то, а их маечки туго натянуты промеж грудей золотыми цепочками, спутанными с голубыми и розовыми пластиковыми четками, на запястьях у них татушки, нежные прядки на лбу идеально завиты и уложены гелем. Кореш Райдера говорит, я так упоролся, а его девчонка говорит, тебе надо проблеваться, и все они еле держатся на ногах, но все равно тишина Комплекса обтекает нас, точно одинокая река, в которой мы все плещемся. Затем мы идем через Комплекс вдоль магазов и видим азиатского брателлу, и Готти подбегает ко мне и говорит, давай съедим его, а я ему, не вопрос.
Готти натягивает на голову мою клаву, а я надеваю капюшон, затягивая шнурки потуже, чтобы скрыть лицо, и мы бежим через Комплекс. Пантеры на охоте. Чувак останавливается и замирает, словно тени вокруг него ожили, а прямо над нами камера слежения в центре Комплекса. Я хватаю чувака за ворот свитера и тяну к себе, типа, никуда не денешься, старик, а Готти тут же снимает с него часы, и чувак говорит, ладно вам, прошу вас, не надо, и я прохлопываю его карманы и вынимаю бумажник, а Готти хватает его за грудки, и, зуб даю, я вижу, как он улыбается, словно клава приросла к его лицу, и я открываю бумажник, а там всего шестьдесят фунтов, и Готти отталкивает чувака, а я бросаю ему вслед бумажник. Чувак останавливается, подбирает бумажник, смотрит на нас и говорит, ладно тебе, чувак. Но он вообще чудила – идти через Комплекс ночью, как будто не знает, как здесь опасно, наверно, решил срезать до станции Куинс-парк или типа того. Вот что значит пойти не той дорожкой. Я говорю, сдрисни вон, и надвигаюсь на него, словно сейчас что-то будет, и его сдувает, а Готти смеется, и я тоже смеюсь, а затем мы возвращаемся к кварталу Пучка.
Челси все ждет нас, как и Райдер со своими, и все они шатаются, прикладываясь к «Хенни» и глядя на нас. Затем Райдер говорит, ты мужик что надо, ага, и они уходят, куда они шли, потому что ночь для них не окончена, конца-края не видно.
Вот теперь я знаю, что ты в деле, говорит Готти, снимая клаву и отдавая мне. Ты даже не мялся, и он фигачит меня в кулак, как в спарринге, и меня наполняет сила, дикая энергия бежит по моим рукам и ногам. Я думаю о том, как только что стал частью того, что делает этот район опасным. Частью этого ландшафта; самой непредсказуемой его частью, более ему присущей в плане атмосферы, нежели небо над головой.
Я говорю, что за часы? И он показывает. «ТАГ Хоер» из нержавейки. Можешь взять, братан, говорит он, и отдает их мне как легкую добычу. Да ладно, говорю я. Ага, братан, это ты, говорит он. Пойдем, достанем дури, говорю я.
Он хватает Челси за талию сзади, зарывается лицом ей в волосы и говорит мне, можешь остаться у меня, если хочешь, Снупз. Я говорю, клянешься, братан? И он говорит, жизнью мамы.
Я говорю, что хочу по-быстрому метнуться на хату к маме, захватить лавэ и пару вещей, и он говорит, лады, брат, я с тобой.
У меня есть правило: никому не давать знать, где живут мои родители, чтобы ни в коем разе мои проблемы не постучались им в дверь, а главное, чтобы никто не мог тронуть мою семью в отместку мне.
Так что, когда мы идем по Хэрроу-роуд, я говорю Готти, что моя мама живет прямо за этими кварталами, с той стороны Уорик-эстейт. Он говорит, что Челси живет в Уорике и он проводит ее дотуда. Я прохожу через кварталы на дальней стороне и, как только скрываюсь из виду, припускаю к мосту над рельсами, через переулок на той стороне, и выхожу на дорогу рядом с родительским домом.