Мы выходим из лифта на верхнем этаже, проходим через магнитную дверь на площадку, и брателла говорит, так ты заглянешь к дяде Т, да? А я ему, я у него и живу, ганста. Без балды? Тогда мы соседи, говорит он, пока мы идем по коридору, и с потолка свисает черная проводка, а отдельные лампочки на балконе все так же мигают, как в ужастике. Я говорю, так ты живешь здесь с тех пор, как на волю вышел? И он говорит, не, ганста, когда вышел, три года не мог вернуться в Южный Килли. Феды впаяли мне гребаную антисоциалку, ага, но теперь живу здесь, у мамы, с дочкой и близнецами. Когда меня показали в «Криминале» из-за стволов, я был в бегах, типа, полгода, жесть вообще. Я слушаю его и словно ныряю в глубоком конце бассейна, и все вокруг заглушается, и до меня доходит, кто это. Он из группы НАХ, продавал стволы федам под прикрытием. Один из тех, кого не загребли во время того рейда. Я вспоминаю, что видел его в «Криминале», его назвали беглым преступником, и я думаю, откуда он меня знает – и слышу, как он говорит, но теперь я с этим завязал, просто работаю и пытаюсь растить детей. Я говорю, а помнишь Готти? И он говорит, ну да, Готти помню, он шмальнул Кертису в голову, ага, и я такой, чо, серьезно? И он говорит, ага, ганста, пару лет назад, но Готти даже не убил его, и Кертис пытался найти его. Но этот брателла шустрый, и я говорю, ага, я знаю, мы же вместе движи делали, а теперь пахан мотает десятку за ограбление хреновой тучи будок и банков на юге, и он говорит, вах, и его голос стихает.
Он достает ключи от двери, и я замечаю поблекшие наколки у него на бицепсе. Затем он говорит, если ты пишешь книгу, чувак, может, такого тебе расказать, не поверишь, ну понял. Мне пришлось снимать своих близняшек с героина, когда они родились, птушта их мать курила бадж всю беременность, и пришлось тащить ее в гребаный суд, чтобы ее лишили прав. Она была чокнутой, ебалась с кучей чуваков, нюхала кокс, курила бадж, четыре года ебалась с мужем сестры – и всякий раз, как он говорит, ебалась, он как бы проглатывает это слово, приглушая его, словно думает спрятать от дочери. Словно она не поймет. Она отвернулась от нас, смотрит с балкона на маленький парк в центре квартала, затененный с обеих сторон двумя здоровыми зданиями, и я говорю, ты дофига вытерпел, брат, сочувствую. Он говорит, верь мне, брат, я такое могу рассказать, не поверишь. По-любому, звякни мне, ганста, говорит он, открывая дверь, и я стучу ему в кулак и говорю, рад был увидеть, ганста, после стольких лет, хотя я даже не помню, когда мы последний раз говорили, и иду к двери дяди Т.
Йо-йо-йо, окликает он меня, срочно, и я оборачиваюсь, и сосед говорит, йо, она тебе говорит, пока, и указывает на дочку, и я вижу, как она выглядывает из-за двери, первый раз вижу ее улыбку, в нижнем ряду недостает пары молочных зубов, а глаза ясные, словно кусочки солнца, и она мне машет. Я сперва торможу от неожиданности, а потом говорю, пока-пока, и тоже машу ей, прежде чем открыть дверь к дяде Т. Я захожу, и меня охватывает жуткая тоска, и я иду наверх и говорю дяде Т, йо, батя, нужно забить косяк.
Ночь раскидывается в небе. Я иду в магаз, за пакетом M&M’s и бутылкой «Магнума». На обратном пути я поднимаю взгляд и вижу луну, такую большую и белую, льющую свет на Блейк-корт, словно омывая бетонные стены, и у меня мелькает мысль, что это та же луна, на которую смотрели наши предки, та же луна, что и всегда, на которую когда-либо смотрел человек, думая о жизни и окружающем мире. Входя в дом, я вижу силуэты на балконе, словно там зависает братва, как в прежние дни, а луна теперь кажется припухшей и грузной, словно давит на облачную сеть, держащую ее в небе, и меня мутит от этого места. Когда я поднимаюсь на балкон, там никого, только один из соседей курит перед сном.
Я прохожу по балкону и вижу, как под лампочкой порхает ночная бабочка, не мечется, тараня лампочку, как обычно, а просто порхает под ней. Когда-то я слышал такую тему про ночных бабочек, что на самом деле они пытаются попасть на луну, а лампочки вечно дурачат их, так что они бьются о них, сжигая крылья, изматывая себя, пока не погрузятся в бестолковый сон, присев на стену или потолок, поближе к свету, или пока не умрут. Но эта бабочка не такая, как все. Словно бы она поняла, что до луны ей не достать и что этого света, вот прямо здесь, на балконе Блейк-корта, вполне хватит – пока есть хоть какой-то свет, этого хватит. Когда я открываю дверь, собираясь заходить, до меня доносится чья-то перепалка с улицы, и, закрыв за собой дверь, я слышу пронзительный крик, разносящийся по пустому кварталу, заткнисьфуфелтыниктобезпушки. Я иду наверх, чувствуя тяжесть на плечах, словно призраки всех воспоминаний и всех, кто был здесь, закричали разом и
Благодарности
Маме и тате, надеюсь, теперь уже не так больно. Моим братьям, которые всегда были за меня: Крэйгу Нарциссу, Себастьяну Беннетту, Тайроуну Уокер-Доукинсу, Дарио Картеру, Трэвису Картеру, Сару Каймакинде, Абимболе Махони, Айлеки Скарлетту, Эллиотту Балогану, Бенджамину Олуонье, Халиду Аллейне, Ахмеду Элфатиху Элмарди. Наши истории будут жить вечно.
Ричарду Адамсу за то, что верил в меня с самого начала. Моему старшому брату, Коле Крауце, моему близнецу, Дэниелу Пиоро. Моим кузенам Дэниелу и Майклу Славински. Моим крестным отцам Адаму Лоу и Патрику Райту. Джанет и Клифф. Джей-Би, W&N.
Джоелу Голби за то, что дал голос моим первым рассказам. Джейкоб Пресс, Клэйр Спаркс, Джамиле Уиздом-Баако и Шани Гордон за все обсуждения. Николасу Кею за все. Харри Грейсону, за то, что не раз отпускал на поруки.
Бездна любви Энтони Брайану и Яссмине Фостер. Семейное древо.
Моему издателю, Хелен Гарнонс-Уильямс, и публицисту, Мишель Кейн, в 4th Estate, и моему агенту, Джо Анвин, за бесстрашие. Южному Килли и всем призракам. Это эхо, пойманное на странице, пока оно не развеялось.
Покойтесь с миром, Зевс, Танк, Джим Джонс, Энтони Крауце, Матеуш Крауце. Свободу Рэйле. Свободу братве.
Сноски
1
Книга пророка Осии, глава 4, стих 2, синодальный перевод (прим. пер.).
ebooksa