Я стучу в кулак дяде Т и Искре и отчаливаю. Увидимся, Снупз. Выйдя из подъезда, я попадаю под дождь и вижу в черных лужах сиреневые отсветы. Я натягиваю капюшон и иду домой.
Больше всего
Мы с Капо на хазе, считаем деньги. Пальцы Капо двигаются механически, раз за разом, словно он подвис, и этот момент повторяется снова и снова. Весь в деле. Говорит, смотри, чтобы каждая бумажка была королевой вверх, складывай все в одну сторону. У тебя должны быть стандарты, говорит он. Большая часть лавэ все равно уйдет к поставщику, поскольку Капо получил всю свою хавку в кредит. Думаю, хочет произвести впечатление. Мы отделяем полтинники от двадцаток и десяток, чтобы каждая стопка в тысячу фунтов была из одинаковых банкнот. Пьем только воду из бутылок, так как кухня засрана, кишит тараканами, и каждые полчаса кто-то из нас распыляет «Фебриз» в прихожей и на входную дверь. Коробки с амнезией закатаны в пленку, чтобы не пахнуть, но некоторые мы вскрываем для малых заказов – по полкоробки и по девятке – и снова заворачиваем в пленку. Каждый раз, как мы вскрываем коробку, оттуда шибает духан, оккупируя весь воздух в комнате. К тому же мы и сами дуем шмаль, затыкая щель под дверью скатанным полотенцем и открывая настежь окна – ухищряемся, как можем – на всякий пожарный. На диване, где сидит Капо, самурайский меч.
За все время, что я в наркобизнесе, я впервые вижу столько дури. Двенадцать пачек – двенадцать кило – словно плотные целлофановые подушки, набитые темно-зелеными шишками. Это на сегодня самая большая партия – бизнес Капо цветет и пахнет, и поставщик знает, что получит свои деньги. В этом фишка Капо. Все знают, на него в этом деле можно положиться. Мы подсчитали весь хлеб, и вышло сто двадцать пять косарей. Сто двадцать пять тысяч фунтов наличкой. Я думаю, во скольких местах, в каких моментах и руках побывали эти бумажки. Теперь же они сложены в пачки, перетянутые зелеными, синими, желтыми и красными резинками, и убраны в хозяйственную сумку Сэлфриджес. А если прибавить стоимость дури, выйдет больше двухсот косарей. Мой семья никогда не знала таких денег. У меня голова идет кругом. Когда мы брали хавку у дилера в Восточном Лондоне, мы увидели большой рекламный щит на одном здании перед самым Стрэтфордом. На щите не было рекламы, только надпись большими черными буквами на белом фоне: «Извините! Стиль жизни, который вы заказали, в настоящее время недоступен». Капо говорит, что хочет достать квартиру в Хакни, чтобы устроить там хазу, но Хакни ужасно облагородили. Я говорю, братве в Хакни нужно почаще палить, чтобы не поднимали цены на жилье, и мы смеемся. Но я это серьезно.
Я иду в туалет, и меня так прет от этого богатства, что я набираю Рексу. Я говорю, братан, я с Капо только что закончил считать сто двадцать пять косарей, и мы набрали, типа, двенадцать коробок амнезии. Рекс говорит, чего? Ты где сейчас? Я наберу Шреддеру и скажу подруливать с фургоном и волыной, и мы устроим на вас налет. Я говорю, чего? Нет, братан. Не на Капо. Капо свой. Ты не будешь грабить Капо. Рекс говорит, шозахуйня с тобой, Снупз? Такие деньги раз в жизни бывают. От тебя все, что требуется, это получить пушкой по роже, я не собираюсь там бойню устраивать. Обещаю, нос тебе не сломаю и зубы не выбью, просто засвечу в лобешник для правдоподобия. Капо даже не узнает. Я говорю, братан, дело не в этом, с кем угодно я был бы за, но Капо свой. Я не могу так крысятничать. Рекс давай передергивать – это я свой, я твой брат, как ты можешь отказывать брату после всего, – и я такой, да, ты мой брат, но у меня должны быть принципы, так не годится, не в этот раз. На любого другого я с тобой наеду. Рекс сникает и говорит, ну ясно, и кладет трубку, не дав мне больше ничего сказать.
Он сейчас так зарится на деньги, птушта не так давно замочили его другана, Джима Джонса. Какие-то брателлы похитили его, чтобы ограбить, и пырнули в сердце. Джим Джонс был у Рекса дилером по баджу. Рекс всегда мне говорил, что к нему кошаки железно приходят по часам. Но на самом деле Джим Джонс был Рексу другом, не просто поставщиком, хотя проще делать вид, что тебя обламывает потеря дилера на хороший бадж, чем искренне признать, что не находишь себе места оттого, что замочили твоего друга. А еще сильнее Рекса нахлобучило то, что мать Джима Джонса не разрешила прийти на похороны его друганам. Сказала что-то в духе того, что не хочет видеть у могилы сына уголовников.
На другой день я иду к Рексу. Обычно он звонит мне каждое утро, но на этот раз я ему набираю, и, когда говорю, я к тебе загляну, он говорит, ага, как знаешь, я на хазе, и кладет трубку. Но я знаю, где его искать. Он же мне брат. Я иду в Стэмфорд-хилл, надеясь найти его там. По улице мимо меня идут евреи-ортодоксы, в длинных черных пальто и широкополых шляпах. Рекс устроил хазу дома у одной цыпы. Это в буром многоквартирном доме, каких немало в том квартале, и, сколько бы раз я ни бывал здесь, все время забываю, какой из этих домов мне нужен. Я набираю Рексу, и он выглядывает из окна и говорит, нажимай шестую квартиру.
Дверь мне открывает цыпа. На ней шорты в обтяжку и футболка, а на бедре наколота пушка и почтовый код N16. На хате парилка, обогрев вывернут на максимум. Рекс шинкует труд на столе и заворачивает в пленку. По телеку идет документалка «Пособники Гитлера». Он любит документалки о Второй мировой. Иногда мы дуем шмаль, и он начинает читать мне лекции о какой-нибудь мутной хрени, о какой я сроду не слышал, типа, о бойцах Сопротивления или о немецкой военной тактике. Я сажусь рядом с ним на диван и забиваю косяк. Через какое-то время я говорю, ты знаешь, я люблю тебя, брат, но я просто не мог позволить тебе ограбить Капо. Он смеется, глядя на щепотку труда на весах, и говорит, я тебя тоже люблю, поэтому ты меня и напряг вчера, я просто прощупывал почву, Снупз, я вообще-то не думаю есть его, Капо клевый. И вот так мы закрываем тему. Курим косяки и смотрим документалку про СС.
Когда начинают звонить клиенты, он говорит, ты со мной? Конечно, братан. Тогда идем. Мы садимся в его коня, и он говорит, этот брателла принесет мне нормальные деньги, птушта ему вчера капнуло пособие. Ты знаешь даты, да? – говорю я. Еще бы, братан, я знаю про всех моих толкачей, у кого когда капает пособие, говорит он. Затем он врубает Гуччи Мэйна, сплошь наркоманскую телегу, и я откидываюсь на спинку, пока мы едем в Финсбери-парк.
Рекс паркуется на обочине, у замызганного белого здания, в котором полно разбитых окон и рваных занавесок. Вывеска над входом сообщает: «Отель “Солнечная долина”». Мы заходим туда, Снупз, но ты будь на стреме, птушта это конкретно отшибленные торчки. Он ведет меня в крэковую нору. Его облепляют торчки, держа в руках мятые бумажки – мне три светлого, нет, лучше четыре, – и некоторые зырят на меня. Рекс говорит, это мой брат, если что случится, он вернется и всех вас перестреляет. Я сдерживаю смех, а сам думаю, правда? Я это сделаю? Я не знаю, какой у них расклад, но думаю, что сделаю. Рекс обслуживает кошаков, и мы уходим. Куда думаешь идти? – спрашивает он. Мне надо в Криклвуд, говорю я. Надо помочь Капо с упаковкой шмали. Могу подбросить до Килберна, если хочешь, говорит Рекс. Давай, братан.
Позже я зависаю на хазе у Капо, в Криклвуде. Мы только закончили фасовать коробку по четвертушкам с половиной. Я читаю статью из «Дэйли-мэйл» на мобиле, и через каждые несколько строчек я такой, шозахуйня, гонево конкретное. Капо говорит, чо такое? Чо читаешь?
Я скажу тебе, что тут такое, Капо, со всем этим ебаным обществом – это его лживость, ага. Ты только глянь на это, старик. Типичное гонево белых писак о дорожных делах, о которых они ничего не знают. Не, чувак, богом клянусь, они столько треплют языком, и их публикуют, и люди принимают их ложь за правду. Но эти же люди нихуя не знают, что есть районы, вроде Южного Килли, и не верят, что чуваки видят, как кого-то мочат каждый день, слышат ночью выстрелы, видят всякое безумное дерьмо. Вот, как эта коза, какая-то английская блондинка, которая пишет для «Дэйли-мэйл» – и что мы читаем? «Устрашающий рассказ одной женщины о том, почему ее район среднего класса внезапно перестал казаться таким уж безопасным». Короче, в чем тут дело: эта баба идет домой со своими мелкими мимо ЮК, и случается какая-то хрень. По сути, она пишет, как банда подростков преследовала одну телку с другого района, и они все кидали бутылки, и чуть не попали в эту бабу с ее мелкими, и она заслонила коляску и все такое, так что ее всю трясет, – и знаешь, старик, что пишет эта сука? Она пишет: «Работая журналистом, я посвятила годы проникновению в жестокие молодежные банды Лондона…» Проникновению в банды? Ты, блядь, ебанулась? Хуй ты куда проникнешь. Это феды под прикрытием проникают в банды, а не какая-то белая баба из «Дэйли-мэйл». Настоящие ганста никогда не станут говорить с тобой или хоть что-то рассказывать о своей жизни. В лучшем случае все, что ты сделала, это зашла в какой-то случайный квартал в Лондоне и пообщалась с каким-то понторезом, которому охота показать свою важность, вот он и наплел тебе всякой хуйни, и ты такая, а ведь из этого можно слепить статью. Не смейся, братан, я серьезно. Ну, в натуре, как еще она проникла к ним? Она что, прикинулась ебаным торчком, стала дурь курить или типа того? Или вышла на панель, типа торговать пиздой? А тогда нехуя языком трепать. Старик, ты видел ее фото? Ты видишь это ее фото?
Я протягиваю мобилу Капо, который только закончил паковать в пленку очередную четвертушку с половиной. Он поднимает взгляд, смотрит на экран и качает головой. Затем встает, открывает окно, берет «Фебриз» и начинает распылять в воздух вокруг нас.
Только глянь на нее перед своим ебаным загородным домом – полная лажа, браток, это реальные, блядь, богатеи, старик, из высшего общества. Да они обоссутся при виде любого черного хрена в капюшоне и решат, что он бандос или типа того. Охуеть, вот такого, Капо, я не выношу, всей этой лживости. Эти журналюги понапишут всякой хуйни о дорожных делах для газеты вроде «Дэйли-мэйл», и все боятся, все трясутся. А дальше, старик, это ваще пиздец, она такое выдает. Послушай это гонево: «Я побежала, схватив моих перепуганных детей. Этого делать, конечно, не следовало. Я привлекла внимание к своей семье, спасающейся бегством, и за нами бросилась отдельная группа, крича: хватайте белочек». Ты совсем там ебанулась?
Капо смеется, откинувшись на спинку дивана, и закуривает сигарету.
Хватайте белочек, старик? Это ж ежу, блядь, понятно, что во всем Лондоне ни один хрен с дороги не станет кричать, хватайте белочек. Может, они кричали, эй, грабанем ту белую бабу, ага, но ни один сраный хрен на дороге не станет бежать за белой женщиной и кричать, хватай белочек, хватай белочек. Типичное для «Дэйли-мэйл» расистское гонево – ковыряют говно, нагнетают страх, хотят, чтобы люди тряслись при виде черных типов, вообще любых типов на дороге, любой братвы в капюшонах и кедах «Найк», типа, все они такие – черная собака, белая собака, – ты меня понял, то есть что за гонево? Поверить не могу, старик. Чего гнать лажу? Реальная жизнь, тебя просто зацепила реальная жизнь, ага, и лопнула тот пузырек, в котором ты живешь, и вот, нате вам. Терпеть не могу такого дерьма, выбешивает просто.
Вот поэтому, брат, я газет не читаю, говорит Капо. И тебе не советую, чтобы портить нервы, когда все знают, там полно вранья.
Но, Капз, я видел такое дерьмо в книгах, брат. Эти журналисты, эти наблюдатели, которые не жили на дороге, ни дня в своей жизни не занимались грязью, пишут о братве, месящей грязь, выдумывая, додумывая, создавая всевозможных демонов, чтобы читатели в них верили. Но мы-то знаем правду. Мы знаем, что на самом деле происходит, а потом ты читаешь такое дерьмо, а ведь кто-то реально делает деньги, сочиняя всю эту ложь. Прикинь?
Охуеть, ты от них камня на камне не оставил, говорит Капо, тебе надо покурить, и дает мне шишку амнезии.
Кто они ваще
ebooksa