— Боже мой, Аида!
— Во плоти, — говорит она. — Я задавалась вопросом, куда ты подевалась… Себастьян был странно уклончив в этой теме.
— Это потому, что он запер меня под гаражом.
— Хм. Извращенно, — говорит Аида.
Трудно прочесть выражение ее лица. Кажется, что в этих серых глазах промелькнула целая гамма эмоций, подобно грозовым тучам, уносящимся под порывами ветра. В ней, конечно, нет того безграничного веселья, которое я наблюдала на аукционе. На ее губах нет и намека на улыбку.
— Аида… — говорю я. — Мне очень, очень жаль твоего отца.
Ее подбородок дрожит, но она снова проясняет выражение лица одним безжалостным движением головы.
— Это была не твоя вина, — говорит она.
— Это… что?
— Я видела тебя в ночь аукциона. Если только ты не Мерил Стрип… Я почти уверена, что ты по уши влюблена в моего брата.
У меня отвисает челюсть. Все, что я слышала об Аиде, это то, что она — чистый огонь. Последнее, чего я ожидала от нее — это прощения.
— Я тоже дочь мафии, — говорит она. — Я знаю, как мало власти у тебя в твоей собственной жизни… пока ты не вырвешь ее из рук мужчины.
Ребенок в коляске издает громкий и сердитый вопль.
Я вглядываюсь в него, пораженная копной черных кудрей и яростным выражением лица. Его серые глаза такие же свирепые, как у Аиды, поразительные по сравнению с его гладким, пухлым лицом.
— Он очень похож на тебя, — говорю я с удивлением.
— Я думаю, у него характер похуже, если это возможно, — смеется Аида. — Бедный Кэл.
— Как его зовут? — я спрашиваю.
— Майлз.
Когда я смотрю на ребенка, я испытываю странный прилив эмоций. Я никогда особенно не хотела ребенка. Я чувствовала, что едва прожила свою собственную жизнь. Но мысль о том, чтобы иметь такого ребенка, с мягкими темными кудрями, как у Себастьяна, и, может быть, с его осенне-карими глазами…
Я не знала, что ты можешь захотеть чего-то так внезапно и так сильно.