Миролюб оглянулся, не останавливаясь. Воин догнал нас, и теперь мы шли по дороге все вчетвером. Я теснилась с краю, Злата шагала между мной и Миролюбом, воин же пристроился по правую руку от княжича. Я едва разбирала, что он говорит.
– Я знаю, что мое дело – помалкивать, но не могу на это так смотреть. Злата тут не помощница, а вот ты бы хоть поговорил с воеводой.
Миролюб недобро прищурился, не сбавляя шага.
– Против воеводы за его спиной говоришь?
– Нет, – твердо откликнулся воин. – Я за Радимира хоть сейчас умру. И все это знают. Только беда ему от того побратимства. Бедовая голова у Олега. Не чтит он законов наших. А воевода у него как ручной. Суров Радимир, но тут…
– Не мели чего не знаешь! – прикрикнула Злата, и воин недовольно покосился на нее, как на надоедливую муху, а потом снова посмотрел на Миролюба.
Я ожидала, что Миролюб осадит воина, но тот только нахмурился и покосился на меня. Я молча отвернулась и поплотнее запахнула куртку. Женщины не имели права голоса здесь. Даже жена воеводы, не говоря уже обо мне. То, что Миролюб многое позволял сестре, еще не означало, что он проявлял слабость.
– Что же, по-твоему, я должен сказать воеводе? – Миролюб спросил спокойно, но его голос перекрыл шум дождя.
– Не след наводить у нас свои порядки! – упрямо продолжил воин. – Не след гневить богов. Он живет так, будто последний день дышит. Сгинет не сегодня-завтра, а дел наворотил уже вон сколько!
Злата резко оттолкнула Миролюба, словно он был виноват в этом разговоре, и, подхватив меня под локоть, изо всех сил потянула вперед. Я прибавила шагу, хотя до этого думала, что не смогу идти еще быстрее: ноги болели нещадно.
– Ну он у меня попляшет! – пробормотала Злата, и я поняла, что не в меру ретивый поборник справедливости только что обеспечил себе очень неприятное будущее.
Теперь мы не слышали, о чем говорят мужчины, зато правдоподобно изображали обиженных. Мне, конечно, жутко хотелось узнать, что ответил на это Миролюб, но я не могла не восхититься тем, что женщины во все времена и во всех измерениях при невозможности переломить ход спора очень демонстративно обижались.
Свирь показалась неожиданно, стоило нам подняться на холм. И было до нее совсем рукой подать.
У ворот стояли два воина, закутанных в потемневшие от воды плащи с ног до головы. Злата с ними поздоровалась, я последовала ее примеру, хотя понятия не имела, с кем здороваюсь. Половина свирских воинов для меня до сих пор были на одно лицо. Ответ охранников я едва расслышала за шумом дождя, а вот лязг их клинков услышала очень четко и вздрогнула всем телом. Но оказалось, что они лишь наполовину вытянули мечи из ножен в знак приветствия княжича. Чем ответил Миролюб, я увидеть не успела. Когда я обернулась, он уже что-то говорил одному из воинов, низко склонившись к надвинутому на лицо капюшону. Отчего-то мне стало тревожно.
При виде знакомого крыльца мне показалось, что у меня открылось второе дыхание, и по ступеням я почти взлетела. Навстречу нам спешила встревоженная Добронега. Печь в доме была уже натоплена, и от оранжевых отблесков огня стало иррационально теплее, хотя мокрая одежда все еще липла к телу. Я бросилась в покои Всемилы, на ходу стаскивая мокрую куртку, которая теперь пахла отчего-то псиной. Мокрые башмаки полетели в угол, и холодный обычно пол показался мне сейчас едва ли не пляжными камнями, прогретыми на солнце. Ноги были красными, а там, где швы натирали кожу, надулись пузыри, и кое-где уже сочилась сукровица. Странно, но боли я почти не чувствовала – только холод. Дверь в мои покои распахнулась, и на пороге появилась Добронега с ворохом полотенец и кувшином. Она негромко причитала, что я только-только окрепла – и тут такая напасть. Спустя пять минут я уже была в сухой одежде, с намотанным на голову льняным полотенцем, и Добронега хлопотала над моими стертыми ногами. Парить она их категорически запретила, чтобы «не загнило». Я не стала спорить с понимающим человеком. С этими хлопотами я даже отвлеклась от мыслей об Альгидрасе. И только когда за окном в очередной раз грохнуло, я подумала о том, что он сейчас либо в доме Помощницы Смерти, либо один в лесу, либо по дороге в Свирь и тоже один. И меня, в отличие от свирцев, первый вариант пугал меньше всего. По мне, так пусть он будет в теплом и сухом доме, чем черт-те где.
Книги не промокли, что меня безумно обрадовало. Ведь вряд ли в этом мире можно легко раздобыть лишний экземпляр. Хорошо хоть, лошади и кинжалу не грозило испортиться от воды. Едва Добронега ушла, как я засунула обмотанные чистыми тряпицами ноги в шерстяные колючие тапки и прокралась к своей промокшей сумке, брошенной на сундуке. Я, конечно, обещала Добронеге лечь в постель, но не могла не проверить, все ли в порядке. Кинжал вышел из ножен легко. Я на всякий случай протерла его сухой тряпочкой, стараясь не коснуться лезвия.
На миг я представила, как передаю Альгидрасу этот кинжал, и сердце замерло. Дрожащими пальцами я провела по камню в рукояти – и меня охватило странное чувство: мне вдруг стало одновременно тревожно и радостно. Я вновь подумала об Альгидрасе. Перед мысленным взором калейдоскопом понеслись картинки. Вот он глядит будто сквозь меня в нашу первую встречу на дружинном дворе, вот обнимает, утешая, на поляне у леса, вот пристально смотрит в неверном свете луны во дворе Добронеги, и я тону в его взгляде. Отложив кинжал, я зябко поежилась. Почему мысли о нем так навязчиво крутятся в моей голове?
Внезапно за дверью что-то грохнуло и раздался хохот. Я поспешила на шум. В комнате, в которой мы обычно ели, хохотали Радим и Миролюб. При этом Миролюб, согнувшись пополам, держался за плечо, а Радим прижимал к себе пеструю занавеску, которая раньше висела у умывальника. Злата стирала слезы с глаз уголком теплой шали, в которую куталась.
– Что случилось? – громко спросила я, пытаясь перекрыть хохот.
Злата застонала: