Крах Атласа

– Все не так уж и страшно. Гони давай, – велел он, добавив: – Если придется, то нарушай все правила. – Стоило зазвучать немного убедительнее, как машина рванула, пролетев ближайший перекресток, на котором чуть не сбила пешехода.

Само спасение, подумал Каллум, труда не составит, главное – успеть вовремя. Потом, правда, будет непросто сохранить лицо, в буквальном и фигуральном смысле – откровенный порыв совершить подвиг при всем желании не выдашь за попытку мести. Вот вам и план вендетты. Каллум, однако, никого не обманывал и никогда обмануть не пытался. Эдриан Кейн с его шестерками были правы, он даже не думал отдавать им Тристана, а все его притворство вскрывалось на раз. Нет, придется посмотреть Тристану в глаза и сказать как можно менее трогательно: «Пусть ты выбрал не меня, но знай, мне кроме тебя никто не нужен».

О, ну прямо блестяще, подумал Каллум, прикинув еще, не стоит ли это записать, а такси тем временем с визгом пронеслось по узкому переулку, заставив человека с портфелем с криками броситься на тротуар. А не фиг правила нарушать! Каллум ничего не чувствовал. Только пылали жаром его щеки, и он приспустил окно, подставляя под вечерний ветер саднящую рану. Ему не терпелось сказать Тристану, что это Либби Роудс саданула ему по физиономии. Боже, охуенная ведь история получится. А еще он пристрелил их бывшего исследователя. Твою ж налево, с чего начать-то? События, элементы будущего рассказа, жизнь, смерть и прочее – все это перемешалось в нем, словно какой-нибудь паленый мартини. Все эти вещи, сантименты и чувства. Хотелось выпить, но не так, как в прошлом году – лишь бы все утопить в алкоголе и обрести подобие тишины. Выпить хотелось так, как он пил когда-то раньше. Глядя в пламя камина, сидя рядом с Тристаном.

Сердце колотилось, словно бы отсчитывая оставшиеся мили, тикая в груди как часы. Он бы не стал убивать Тристана ножом, он бы убил его большой, нежной любовью. Он бы предложил Тристану прогулки в кино, кормил бы виноградом, причесывал. Он бы ему приготовил еды, такой, какую всегда требовала мама, если пребывала в добром расположении духа; такой, какую полагалось вкушать не спеша. Он бы почистил для него апельсин, поделился бы дольками мандарина, окропил бы каплями меда. Он бы смутился, но не умер от унижения. Просто жил бы, замирая в предвкушении стыда.

Да, подумал Каллум, теперь-то, Тристан, мне понятно значение жизни, я вижу смысл. Нам отмеряют ровно столько, сколько нужно, чтобы побыть людьми, ведь мы и есть люди, вот и все. В этом и заключается магия. Мы не боги, хотя ты, может, и бог, ну, еще Рэйна, но я точно нет, Тристан, я очень, очень опечален и глуп! Я искал вдохновения, а вышло так, что я уныл и ленив! Мне охота только держать тебя за руку! Не хочу править миром, не хочу контролировать его, даже влиять на него не хочу. Хочу сидеть с тобой в садике, хочу забыть о своих потребностях и думать лишь о твоих, хочу подносить тебе стакан воды, когда тебе захочется пить. Хочу смеяться над твоими шутками, даже плоскими, и, образно, зарыться головой в песок.

Такси остановилось у паба, и Каллум выскочил наружу, бросив водителю весь бумажник, свою лицензию на право быть беззаботным богачом. Проскользнул через толпу и сразу проник в кухню, оттуда – прямиком в офис, пока наконец не уперся в дверь, за которой и укрывался Эдриан Кейн. Послал сквозь нее сгусток блаженства и вошел, а там, в кресле, где когда-то сидел сам Каллум, устроилась знакомая плечистая фигура с непростительно привлекательным лицом.

Тристан обернулся, не вставая, и у Каллума екнуло в груди. Ему предстояла откровенно гибельная миссия. Ну вот, подумал он, рывком снимая очки с обезображенного носа, смотри на меня. Смотри на меня такого, какой я есть на самом деле. Ты единственный, кто меня таким когда-либо видел.

На лице Тристана не отразилось ужаса, и хорошо. Это было к лучшему. Последнее, что увидел Каллум, был потолок – когда его голова резко запрокинулась. В чем дело, он так и не понял, пока не стало слишком поздно понимать вообще что-либо.

Однако это был Тристан.

Так – идеально, так – честно.

А еще все было кончено.

В финальные секунды жизни Каллум Нова увидел последнюю деталь большой картины и понял, каково это – испытать вдохновение. Была ли ответом судьба, имело ли предназначение вкус, любил ли Тристан Каллума в ответ, смог бы он достичь покоя, даже, нет, особенно вопреки тому, что он незаслужен… такие мелочи больше ничего не значили.

Каллум ощутил вдохновение, а значит, все было подлинным.

Шестерка ЭзрыЧетвертыйСеф

Сеф Хасан не всегда делал деньги честно; временами сворачивал с намеченного пути, бывал деспотом в отношениях и наказывал слишком сурово; может, он и произвел революцию не столько в сфере науки, как его отец, сколько в сфере академической одежды, но лжецом не был. Таким, как Нотазай, – точно.

– Поверьте, – полушепотом сказал Нотазай, отводя Сефа подальше от собравшихся в комнате заговорщиков, остатков изначального состава. – Всем будет лучше от выбранного мной направления. Всем, кто разделяет наши ценности, наши цели. Не тем, – добавил он с ноткой высокомерия, – кто пришел сюда в поисках власти, которой не заслужил.

Нотазай загадочно положил руку на плечо Сефу, отведя в сторону от медита из китайской разведки, дочери Уэссекса и американца, директора ЦРУ. Ни один из них Сефу не нравился, а своей неприязни он не скрывал. Он уже выяснил, что Перес причастен к гибели Насера Аслани. Насер выпустился из того же университета, что и Сеф, только на несколько лет позднее. Они не дружили, но знали друг о друге и были близки по духу. Аслани водил знакомство с медитскими учеными, противниками идеологически прогрессивной группы старших отпрысков богатых семей. К числу последних Сеф не принадлежал, потому что не был богат. Идеологически он относил себя к выживальщикам.

Собственно, по этой причине он вдруг осознал, что в нераспознаваемом акценте Нотазая теперь навязчиво проскальзывают оксбриджские гласные.

Сеф вежливо кивнул, как бы заверяя Нотазая: не волнуйтесь, я вам верю (момент того требовал). В эту коалицию Сеф вступил не под ложным предлогом, а фанатично желая доверять всякому, кто обещал разделить благородную цель всей его жизни.

Сефу не нравился Эзра Фаулер, и о его кончине он не скорбел. Не нравился ему и Атлас Блэйкли; что бы ни случилось с бывшим Хранителем Общества, он этого наверняка заслуживал. Что до Нотазая, то если бы ресурсы Форума принесли успех, исход оправдал бы все средства, однако Сефу хватало ума не следовать за Нотазаем вслепую – раз уж их мотивации разнилась.

Остальные пусть кусают собственный хвост, подобно вечному змею; пусть будут Гидрой, обреченной на крах. Избранным Общество сулило и давало силу, однако сила по-прежнему оставалась понятием субъективным.