Сила не сделает могилу мягче. А еще не поможет сдержать слово.
– Разумеется, – сказал Сеф, прекрасно зная, что больше он Нотазая не увидит.
Забавная вещь – знание. Им можно делиться, его можно дать, но украсть уже не получится. Архивы помнили, кому принадлежат. И если этот человек лучше, чем Сеф Хасан, то так тому и быть. Все равно тот, кто хуже, их не получит.
Древние обещания вмиг не исполняются. Случая ждать предстояло еще долго.
Нотазай улыбнулся, улыбнулся и Сеф. Теплое вышло прощание.
Целый год рефлексы Тристана подвергались испытаниям так часто, что он теперь нутром чувствовал угрозу. В тот же миг, когда дверь в кабинет распахнулась, зрение само запустило процесс: искривило пространство, включив привычную самозащиту, едва отец снял пистолет с предохранителя. Тристан хотел уже обезвредить странное оружие – колдовская разработка не доставила бы хлопот, – но тут что-то вырубило рефлексы. Проблеск чего-то; блик на металлической дужке солнцезащитных очков, ослепивший Тристана на один лишний миг.
Он знал, что это Каллум. Узнал бы его даже во сне, в любом виде. В комнате мигом закипела энергия жизни, которую сам Каллум мог бы назвать вайбом. Тристан узнал его по вальяжной походке, по лоферам, которые Каллум предпочитал другим видам обуви, одеваясь словно миллиардер на отдыхе. Да он и был таким. Богатый бездельник, ему не приходится работать и куда-то стремиться, а потому и в кабинет вошел по-особенному. Каллум всегда ходил, задрав нос, и сейчас, когда его лицо распухло вдвое, привычке изменять не подумал. Даже когда иллюзии дали сбой и все увидели то, что всегда видел Тристан, что голубизна радужек, окаймленных воспаленными жилками, по оттенку ближе к ледяной, нежели океанской. И что волосы у Каллума скорее пепельные, чем золотистые.
Однако красивым Каллума Тристан считал не из-за внешности. Он вообще не назвал бы его образцом красоты. Хотя Каллум был привлекателен, даже без обманок, улучшающих природные черты (не такие уж и безобразные, если на то пошло). Это Париса обладала красотой и использовала ее как оружие, из-за чего, кстати, Тристан прикладывал немалые усилия, чтобы оставаться с Либби. Идеал красоты, каким он его видел, повергал в неловкость. Каллум же был просто лощен и прилизан, безмятежен и холоден. А еще он испытывал такие муки, которые делали манию Тристана желанной. В Каллуме он видел ту версию себя, которую можно наказать. Которая уже терпела наказания, причем по собственному выбору.
Каллум знал, что такое борьба. Он знал, что такое рвать жилы, и потому, взглянув на него, Тристан мог немного расслабиться, стать чуть добрей к своему отражению в нем. Само собой, начиналось все не так. Сперва это было простое влечение, Тристан словно угодил в поле невообразимой, яростной гравитации поразительно огромного небесного тела, однако Каллум допустил промах: он открылся Тристану, дал узнать себя и увидеть. Тристан всегда сознавал, какое гнусное преступление, какое предательство совершил. Казалось бы, какая глупость, ведь Каллум – отнюдь не добрый человек, и, следовательно, совесть Тристана должна быть чиста. И все же благодаря той частичке души, что еще наверняка сохранилась, Тристан понимал: это самый его страшный поступок. Каллум, может, и заслуживал своей доли, однако Тристана это никак не оправдывало.
И все же вот он, Каллум, снова пришел.
Время для Тристана замедлилось, и он разглядел в лице Каллума то, чего Каллум никак не смог бы разглядеть в его лице. Если уж совсем точно, Тристан был собой и потому видел то, чего не видели остальные, уж тем более козел папаша, вернувший его домой, словно сбежавшего щенка. И ведь Тристан не орал и не брыкался, он даже не больно-то противился. Он хотел предстать перед отцом, чтобы он, сволочь такая, испытал его хотя бы разок, и оба наконец отбросили всякое притворство, перестали изображать семью и приняли тот факт, что один из них теперь мужчина, а другой никогда им не был. Но тут в кабинет вошел Каллум, и Тристан, способный видеть составляющие всего, разглядел детали ситуации, хотя интуитивно мог бы воспринять ее целиком.
Каллум и не думал убивать Тристана. Ему самому недавно вломили, но он примчался, решив, что Тристан в беде. Игра для него перестала быть таковой, как только жизнь Тристана оказалась в реальной опасности. У Каллума шла кровь, капала ему на грудь, на рубашку, а еще с ним недавно была Париса. Тристан уловил аромат ее духов и… запах старых книг; разминулись, выходит. А сюда Каллум прилетел, как на крыльях, решив, будто Тристана уже нет.
В его заплывших глазах вскинутым белым флагом промелькнуло облегчение. Каллум, если честно, выглядел так, будто по нему проехались катком, на груди и под мышками у него темнели пятна пота, однако он, самый тщеславный человек из всех, кого Тристан знал, об этом, похоже, не думал. Каллум таращился на Тристана как на чудо какое-то, которое узрел, едва открыв дверь кабинета.
И вместо того, чтобы обезвреживать отцовский пистолет, Тристан погрузился в осознание того, что всегда видел и чего не замечал. Он сам не мог дать определение тому, что показывал необъяснимый дар, однако сейчас впервые заметил, как Каллум смотрит именно туда, куда разум Тристана перекрыл ему доступ: ожог на костяшке кулака, шрам на груди и еще один на лбу. То были составляющие Тристановой сути. Как и любовь, в которой ему отказали, как и отцовская мимика, которую он с возрастом перенял. Как судьба, которую он принял, будто встроенную в хромосомы. Как сила, развившаяся за годы побега, стремление скрыться как можно дальше, оставить позади место, которое он худо-бедно мог назвать домом, – и все затем, чтобы вернуться на волне неотвратимого прилива.
Чего хотел Тристан, в чем нуждался, что выбрал? Он все это увидел, когда отец спустил курок, и осознал свои ошибки. Ему полагалось увидеть все куда раньше, но оказался единственным слепцом. Он хотел нравственности Либби, потому что ее моральная закостенелость казалась ему даром. Хотел надменности Парисы, считая ее признаком ума и прозорливости; с депрессией Парисы он бы тоже неплохо ужился. Иден и вспоминать не стоило, ведь она была безумной попыткой забраться наверх и выжить, выбором человека, припертого к стенке, – Атлас познал то же самое на собственной шкуре и избавил Тристана от неверного шага. Но в итоге Тристан сделал несколько других и пришел в конце концов к Каллуму Нове.
По вселенской иронии романтикой тут не пахло. И такому вот дару судьбы Тристан не обрадовался. Он не нуждался в апатии Каллума, в его эгоизме, потому что обладал теми же качествами в полной мере, они составляли его гнилое нутро: с таким высокомерием, цинизмом, истоками банальной травмы, взлелеянной на собственном страдании, просто нельзя было обрести счастье. Он это знал. Знал всегда. Просто не видел, вплоть до самого конца, дойти до которого хватило смелости – или, может, глупости – только Каллуму. Если Тристан желал признания, то ладно; Каллум его признал, Тристан признал Каллума, а в некотором смысле это и была любовь. Дурная любовь. Порочная любовь, воспетая бардами, но не отменявшая того, что сделано.
Удар был мощным, однако падал Каллум, выронив очки и запрокинув голову, грациозно. Когда время вновь возобновило свой обычный ход, налетело головокружение, и Тристана второй раз за день замутило. От него будто отвалился кусок жизни, как прошлое или как отдаленное будущее. Он словно выпал в пустоту.
– Ну вот, – сказал отец, кладя пистолет на стол; убил человека и глазом не моргнул. – Вин предупреждал, что он может заявиться. Дело сделано. Поблагодаришь меня позже.
– Поблагодарю? – с отвращением повторил Тристан, сдержав гримасу детской обиды при виде бесстрастного выражения на лице отца. – С чего ты вообще взял, будто я должен тебя благодарить?
– Он ведь пришел сюда. Хотел тебя кончить. Ну вот, со всем разобрались, больше никаких хлыщей твоей крови не жаждет. – Пистолет окружала магическая дымка, следы которой остались и на грязных руках отца. – Говорю же, Кейны не терпят угроз и ни с кем не торгуются. – Эдриан с презрением глянул на ноги Каллума. – Итак, – он откинулся потом на спинку кресла и изучающе посмотрел на Тристана, – поговорим об этом твоем Обществе…
ebooksa