Мертвая женщина играет на скрипке

22
18
20
22
24
26
28
30

«Мобильник»? Он сказал «мобильник»? Сто лет не слышал этого слова. Он, небось, кнопочный, размером с кирпич и с выдвижной антенной? И в него надо говорить ртом, прижимая к уху? Да, тут и правда заповедник.

— И что, дети не чатятся, не играют в игры, не сидят на соц-поинтах?

— Знаете, нет.

— Удивительно, — сказал я недоверчиво, припомнив подростков в гостиной, уткнувших носы в смарты.

— Не смотрите на наших воспитанников, это исключение, — заметил мое недоверие директор. — Они все-таки из другой среды, и мы не принуждаем их ломать привычки. А местные дети, вы удивитесь, совершенно не подвержены этой цифровой заразе. Они получают необходимый минимум компьютерной грамотности в школе, но и только. Зато как дружно они играют на улицах! Обратите как-нибудь внимание, здесь очень много детской уличной активности. Например, сейчас все очень увлечены археологией. У нас тут древние могильники, слышали? Дети активно помогают в раскопках.

— Надо же, давно не видел детей на улицах. Кажется, это не одобряется ювеналкой? Беспризорность, пренебрежение контролем перемещений…

— У нас очень тихий и безопасный город, Антон.

— А как же Бабай? — не удержался я.

— Думаю, это скорее страшилка и часть городской мифологии. Вы же… дружите с Лайсой, да? Спросите у нее — у полиции нет ни одного тела. Да, люди пропадали, — поднял он руку с бокалом, предостерегая меня от возражений, — но, обратите внимание, только приезжие. А приезжие что? Как приехали, так и уехали…

Я мог бы поспорить — сам видел следы крови на полу, и в сумке у меня лежит планшет пропавшего человека, — но не стал. Попробовал коньяк — действительно, недурной.

— Так вот, Катя, — продолжил директор. — Девочка, конечно, глубоко травмирована разводом родителей и переездом в Жижецк. Ей было восемь лет, самый беззащитный возраст. Уже нет детской приспособляемости и еще нет подросткового отстраивания. Кроме того, у нее повышенная лабильность психики, она склонна накручивать себя до истерик. Ее брат, Виталик, повзрослее, он принял ситуацию более спокойно, увидел в ней положительные моменты, хорошо адаптировался, нашел себя в новых обстоятельствах. Играет в группе, неплохо учится, нормально коммуницирует со сверстниками, приемлемо социализирован — для современного подростка. А Катя, увы, замкнулась в себе и своих мрачных фантазиях. Девочка крайне невротизирована, боюсь, она иногда доводит себя до настоящих галлюцинаций. Однако все не настолько плохо, чтобы требовало медицинского вмешательства. Пубертат пройдет, психика стабилизируется…

— А кто это определил? Ну, необходимость вмешательства?

— У меня психологическое образование, — сказал директор, — я совмещаю здесь ставку психолога.

— Так можно? — удивился я. — Разве в этом нет конфликта интересов?

— Это не совсем правильно с точки зрения штатного расписания, — признал он, — но у нас кадровый дефицит. Вынужденная мера.

— Кроме того, разве вы можете работать как психолог с собственной падчерицей? Насколько мне известно…

— Да-да, формально вы правы, — перебил меня директор, — это действительно сомнительная практика. Однако сошлюсь, опять же, на вынужденность этих обстоятельств. В городе есть еще психологи, но они не особо стремятся работать с детдомом. Оплата крайне скудная, а дети проблемные — уже в силу своего статуса. К сожалению, все наше учреждение тащим мы с Тоней сами, своими силами. Не хотите, кстати, помочь? У нас очень не хватает воспитателей. Оклад, конечно, крайне скромный…

— Увы, у меня нет ни педагогического образования, ни воспитательских талантов. Я с одной-то дочерью еле управляюсь.

— Ну что же, не смею настаивать. Но хотя бы заходите к нам почаще, детям полезно видеть кого-то из доброжелательно настроенных взрослых, кроме меня и Антонины.

— Непременно, — согласился я, — Антонина уже подкупила меня своими оладушками, ради них я готов на все! Но, простите за вопрос, который вам, возможно, покажется глупым…