— Пойдемте. Я покажу.
Я поднялся, выпуская ее с кровати. Она повернулась, встала. Худая, бледная, лицо осунувшееся, глаза красные, заплаканные. На тонких руках, торчащих из рукавов короткого халатика, видны следы старых порезов. Их тут что, вообще психолог не наблюдает? Разве так можно?
Надела пушистые тапки и вышла в коридор. И снова мне показалось, что в нем пахнет Мартой. Но девочка вела меня все дальше, и запах рассеивался, сменяясь привычными уже ароматами сырой земли и мокрого дерева.
— Вот! — она толкнула тяжелую деревянную дверь. Раз, другой — мне пришлось помочь.
За дверью оказалась заваленная вещами кладовка. Какая-то грязная одежда, полураспотрошенные сумки, старые игрушки, перевязанные стопки пыльных книг, неопознаваемый хлам. Землей и гнилью пахло особенно сильно, как будто здесь погреб, а не комната без окон. Может, где-то крыша подтекает, и в стенах плесень завелась?
— Смотрите! — она принялась раскидывать тряпки в стороны. — Вот она!
Из-под завала показалось что-то блестящее никелем и ярким пластиком.
— На этом играл Денис! Она у него в комнате стояла, он всех достал своим грохотом, скандалов было… А теперь никто не помнит!
Я помог девочке разгрести вещи. Действительно, под грудой тряпья обнаружилась дешевенькая, но вполне настоящая ударная установка. Бас, хет, ритм, бонги — комплект.
— А вот это, — она протянула мне удивительно красивую ручной работы куклу, — это Ирискина. Она ее обожала, это все, что у нее осталось на память о родителях. Ни за что бы с ней не рассталась — а теперь она тут.
Я покрутил в руках куклу — ее платье испорчено водой и измазано грязью, но фарфоровое личико сохранило тонкую изысканную красоту. Такие больших денег стоят, авторское изделие.
— Это Мишкин этюдник, — она показала на деревянный плоский ящик со сложенными раздвижными ногами. Там внутри рисунки его, наброски, краски, карандаши — все. Он отлично рисовал. Там есть портреты ребят, но они не помнят, как ему позировали. Здесь все, все, понимаете? А их больше нет. И меня скоро не будет…
По ее щекам снова потекли слезы.
— Так, заканчивай рыдания, — сказал я решительно. — Будешь ты, никуда не денешься. Я разберусь, что тут у вас за ерунда творится. Я целый внештатный помощник полиции, практически Шерлок Холмс на четверть ставки.
— Спасибо, — сказала она, всхлипывая. — Мне так страшно…
— Ничего не бойся. Пойдем, умоешься, переоденешься и спустимся вниз. Нечего тебе одной сидеть, себя накручивать.
В гостиной Настя, выставив в разных углах настольные лампы и направив их на белую стену, снимала портреты ребят. Я и не заметил, что она снова начала таскать фотоаппарат. Сейчас все снимают смартами. С постобработкой, фильтрами, подавлением шума, эффектами и прочей глазурью. А Настя некоторое время назад нашла мою рабочую, журналистских времен, зеркалку и внезапно увлеклась. Она много снимала, и у нее неплохо получалось. Потом, на волне подросткового пессимизма, забросила: «Мне нечего снимать, в моей жизни ничего не происходит». И вот снова взялась. Это, наверное, хороший признак.
Оставив детишек развлекаться, пошел искать Антонину. Уж не знаю, что там насчет пропадающих детей, но у девочки явно серьезные проблемы. Как ответственный взрослый человек я должен поговорить с ее родителями.
Нашел на кухне, где она шуршала возле плиты, что-то быстро обжаривая. Пахло вкусно.
— Антонина Геннадьевна…
ebooksa