— Как ты? — задал я самый нелепый из возможных вопросов.
— Я? — засмеялась она своим невыносимо прекрасным хрустальноколокольчиковым смехом. — Я никак. Я умерла, Антон, ты же знаешь.
— Не знаю, — ответил я упрямо, — не хочу это знать.
Анюта сложила зонт и присела на камень. Я устроился рядом, и мы долго молчали, глядя в перечеркнутое облачными строчками лунное безумие.
— Я часто вижу тебя во сне. И почти вижу наяву, — сказал я.
— В этом и беда, Антон. В этом и беда. Отпусти меня, уже пора. Ты слишком хорошо меня помнишь, слишком много обо мне думаешь, меня слишком много в нашей дочери, понимаешь?
— Разве это плохо?
— Плохо. Ты сильный фиктор. Ты тащишь меня обратно из небытия так, что я не могу тебе сопротивляться. Не делай меня из дочери, я не хочу, чтобы она была мной. Я не была счастлива в своей жизни, а она не будет счастлива в моей. Пусть она будет Настей, а не Анютой, она имеет на это право.
— Я скучаю по тебе.
— Я знаю. И все же — отпусти. Меня все равно у тебя отнимут. Снова. Они же думают, что это я.
— Что ты?
— Что я замкнула Стрежев.
— А это не ты?
— Нет, конечно.
— А кто?
— Кто хотел от меня ребенка? Кто не дал от него избавиться? Кто вытащил из небытия Рыбака? Кто выдрал из реальности упавшую стену? Кто…
— Анюта, этого не может быть!
— Вот и они не поверили. Ты же чужак, «странь», так не бывает!
Она снова засмеялась тихим звенящим смехом. От этого смеха у меня закололо в груди и на глаза навернулись слезы.
— Отпусти меня. Они не отстанут.