Перед падением

22
18
20
22
24
26
28
30

— Алло?

В голосе Элеоноры слышны тревожные нотки — впечатление такое, что она не ждет от позднего звонка ничего хорошего.

— Здравствуйте, это Скотт.

Не дослушав, Элеонора говорит:

— Послушайте, мы ведь уже сделали заявление. Пожалуйста, уважайте наше право на частную жизнь.

— Нет-нет, это Скотт. Художник. Ну, из больницы.

Голос Элеоноры немного смягчается.

— Ох, извините. Просто нас никак не оставят в покое. А ведь он всего лишь ребенок, понимаете? Его мать и отец…

— Понимаю. Почему, вы думаете, я от всех прячусь?

— Мы бы тоже с удовольствием куда-нибудь спрятались. Я хочу сказать, что все это очень тяжело.

— Не сомневаюсь. А мальчик…

В трубке повисает тишина. Скотт понимает: в эту минуту Элеонора раздумывает о том, заслуживает ли он доверия и что можно ему рассказать.

— Джей-Джей? Вы знаете, он почти не говорит. Мы свозили его к психиатру, то есть я свозила. Доктор сказал, что ему нужно время. Поэтому я стараюсь на него не давить. И еще он не плачет. Ему четыре года, поэтому я не знаю, все ли он понимает. Но я все-таки думала, что Джей-Джей будет плакать.

— Думаю, он просто пытается осознать, что произошло, — говорит Скотт. — Это ведь страшная травма. Но все равно, это для него еще и урок того, что такое жизнь и окружающий мир. Дети познают его. Даже такие страшные события помогают им в этом. Они узнают, что самолеты иногда разбиваются, люди умирают.

— Я это понимаю, — соглашается Элеонора.

На какое-то время в разговоре наступает неловкая пауза. Оба — и Элеонора, и Скотт — думают, что еще сказать.

— Дуг, кстати, тоже говорит очень мало, — нарушает молчание Элеонора. — И в основном о деньгах. Мне кажется, эмоционально он все еще не может переварить все случившееся.

— До сих пор?

— Да. Знаете, он не очень-то добр к людям. Может, потому, что у него было трудное детство.

— Правда? Когда, лет двадцать пять или тридцать назад?