Это был перечень требований, который Остап под диктовку Крука и Чорбы писал почти всю минувшую ночь. В той бумаге говорилось следующее. Ее податели – ветераны Великой Отечественной войны. Но так уж случилось, так сложилась жизнь и обстоятельства, что они воевали не в рядах Красной армии, а в повстанческих отрядах в западноукраинских лесах. Их всегда называли бандеровцами, пособниками фашистов и врагами, но это все неправда. Никакого Бандеры они никогда не знали, пособниками фашистов, а значит, и врагами они никогда не были. Наоборот, воевали с фашистами, били их в меру своих сил и возможностей, приближая тем самым общую победу. Однако же так случилось, что в пылу борьбы и всеобщей неразберихи их приняли за врагов и за это они претерпели всяческие угнетения: тюрьмы, лагеря, ссылки, народное презрение и тому подобные несправедливости.
Но с той поры прошло немало времени, настала необходимость восстановить справедливость. С чем податели бумаги и обращаются к первому секретарю горкома. В чем должна заключаться такая справедливость? А вот в чем. Всех бывших повстанцев, незаконно именуемых пособниками фашистов и врагами, немедленно специальным распоряжением избавить от таких позорных и не соответстсвующих истине эпитетов. Это первое. Второе – считать повстанцев полноправными ветеранами войны со всеми им причитающимися льготами. Третье – закрепить все это на законодательном уровне, дабы никому больше неповадно было оскорблять повстанцев и дабы они имели право на вышеупомянутые льготы.
Засим подписываемся, но это лишь малая часть подписей, так сказать, символическая. На самом же деле под бумагой согласны подписаться многие, буквально-таки десятки тысяч непризнанных борцов с фашизмом. В случае если власть оставит эти требования без внимания, не исключены акции неповиновения. Повстанцы, хоть они и старики, умеют еще держать в руках оружие. Но, конечно, десятки тысяч непризнанных и потому обездоленных ветеранов не желают никаких протестных акций. Наоборот, они надеются, что советская власть по справедливости расценит их требования и удовлетворит их в полной мере.
Вот такая это была бумага. Прочитав ее, первый секретарь с недоумением уставился на стену напротив. Затем по очереди оглядел всех своих одиннадцать посетителей, будто не веря, что они и впрямь присутствуют сейчас в его кабинете. Затем он растерянно почесал голову, после чего еще раз прочел всю бумагу от первой до последней буквы.
Никогда ему еще не доводилось читать такую бумагу! Он даже вообразить не мог, что бумага с таким содержанием может существовать на свете! Ну и ну! Да что же это такое творится? Да как же это так? Неужели те люди, которые сидят сейчас перед ним, и впрямь считают написанное ими письмо чем-то серьезным и так же серьезно рассчитывают на то, что он, первый секретарь Углеградского горкома, даст ему ход? Притом какой ход он может ему дать, даже если бы он того и захотел? В какие такие инстанции он может направить такую бумагу? А ведь и отмахнуться он нее нельзя, потому что внизу бумаги ясно написано: так, мол, и так, в случае невнимания со стороны властей не исключены акции неповиновения. А что, если они, эти самые акции, и впрямь могут состояться? Да еще накануне Дня Победы? Это в Углеграде-то, где он первый секретарь горкома, то есть, как ни крути, первое лицо в городе? Да и вообще – почему именно в Углеграде случилась вся эта негаданная беда? Или, может, точно такая же беда происходит сейчас и в соседних городах? Да, но если это так, то тут напрашивается просто-таки бездна всяких вопросов, на которые никакой первый секретарь не даст ответа хотя бы потому, что такие вопросы далеко выходят за рамки компетенции первого секретаря. Но что же делать? Вот именно – что же делать?..
Все эти мысли вихрем пронеслись в голове застигнутого врасплох первого секретаря. Громадным усилием воли он взял себя в руки и еще раз оглядел всех своих посетителей. На первый взгляд, обычные пожилые люди. Нет ни в их глазах, ни на их лицах никакой свирепости и враждебности. Люди как люди, какие обычно встречаются в городе на каждом шагу. И между тем они враги.
Да, враги. Причем не бывшие, а настоящие, сиюминутные. За свои бывшие преступления они рассчитались сполна, да и не о них сейчас речь, о бывших преступлениях! Речь сейчас о той бумаге, которая лежит на столе. То, что написано в ней, и преступно. И ему, первому секретарю Углеградского горкома партии, приходится сейчас, хочет он того или не хочет, противостоять этим преступным действиям стариков.
Конечно, в оголтелую атаку тут кидаться нельзя. То есть нельзя гнать этих людей из кабинета – это может повлечь самые непредсказуемые, а потому и нежелательные последствия. Тут надо действовать гораздо тоньше…
– Вы же понимаете, – секретарь улыбнулся и почувствовал, что улыбка получилась натянутой, скособоченной и потому неискренней, хотя и поделать с этим он ничего не мог, – что сразу дать ответ на ваши требования я не могу. Это не в моей компетенции. Иначе говоря, у меня нет на это полномочий. Решаю такие вопросы не я, они решаются наверху. Но я сегодня же передам ваши требования куда следует. Прошу меня понять…
– Это мы понимаем, – ответил Остап. И сразу же сказал то, что от него требовали сказать Крук и Чорба минувшей ночью. – Но мы хотим принять участие в праздновании Дня Победы в городе. Как настоящие ветераны, а не какие-то лишенцы. И мы требуем, чтобы вы нам это позволили. На это вашей власти хватит, не так ли? Нас в городе много, сами знаете. И мы готовы к празднованию. Решение за вами. Ну так как же?
Это был тонкий, психологически выверенный вопрос. Такой вопрос кого хочешь может свалить с ног, и первый секретарь не был здесь исключением. В самом деле: не разрешишь – в городе, чего доброго, может случиться бунт. Ведь и в самом деле бывших бандеровцев в городе немало. А ведь есть еще и им подобные! Например, бывшие власовцы. Кроме того, бывшие полицаи. А что поделаешь? Уж такой тут образовался контингент, так распорядилась история или, может, судьба – поди сейчас разберись, что здесь первично, а что вторично! И что будет, если и бывшие власовцы вместе с бывшими полицаями также присоединятся к бывшим бандеровцам? А может, у них уже все договорено? Разве нельзя ничего такого допустить? Еще как можно – вот ведь какое получается дело!
Но и разрешить ничего такого первый секретарь тоже не мог. Просто-таки ни под каким видом! Ничего подобного ему не позволили бы ни законы, ни собственная совесть. И как же тут быть?
– Мне надо подумать, – сказал секретарь. – Вы же понимаете: ситуация не совсем обычная…
– Хорошо, – сказал Остап, поднимаясь. – Думайте. А завтра мы придем за ответом.
– Лучше послезавтра, – ответил секретарь и почувствовал, как неубедительно и, может, даже просяще прозвучали эти слова.
– Завтра! – отчеканил Остап.
И все одиннадцать посетителей вышли из секретарского кабинета. А секретарь, обхватив голову руками, остался сидеть за столом, тупо глядя в бумагу с невероятными, невозможными требованиями…
– Ну и что? – встретил Остапа Крук. – Цел? Все целы?
– Целы, – нехотя ответил Остап. – Все сделано в лучшем виде. Так, как вы меня научили. Теперь-то, думаю, вы наконец уберетесь из моего дома?
– Неужто мы тебе так надоели? – усмехнулся Чорба, присутствовавший при разговоре. – Все-таки земляки. Родственники, так сказать. Что же ты так неласков с земляками и родственниками? К тому же благодаря нам ты стал богаче. Равно как и твой сын. Так что потерпи. Из твоего дома мы уберемся тогда, когда придет время. Когда это будет нужно нам, а не тебе.