Эти идеологические особенности лиц, участвовавших в московском духовном противостоянии Патриархии и красному Кремлю, изложены мною в связи с тем, что я хочу объяснить предысторию единственного в те годы открытого и публичного акта гражданского и церковного неповиновения режиму усатого антихриста в его сатанинском гнезде — на Красной площади и около Кремля.
В сорок первом, когда немцы подходили к Москве, у Строгановой состоялось собрание непоминающих мирян и духовенства Москвы и городов, примыкающих к Москве. Темой собрания было отношение к возможному взятию города немцами. Одна часть мирян и духовенства относились положительно к захвату Москвы немцами, другая — отрицательно. Победила русофильская и патриотическая линия, которую поддерживала и Строганова.
Суть этой линии была в том, что теперешние немцы — это совсем не те немцы, с которыми мы воевали в четырнадцатом году. Те немцы были намного приличнее, не в такой степени, как русские, но соблюдали кодекс офицерской чести. Эти немцы также набрали в свои карательные части массу обиженной на русских чухны: финнов, эстонцев, латышей, — а мы еще по революции знаем, какими палачами были люди Петерса и Вацетиса, так что от чухны добра не жди. Из оккупированных областей сообщают о плохом поведении немцев, о жестокостях и грабежах населения. Хотя есть и массовое возрождение православия на освобожденных от большевиков землях, но немцы, тем не менее, не хотят способствовать русскому самоуправлению.
На этом собрании, где был и мой отец, и Киселева, и многие другие, было до десяти клириков из Александрова, Серпухова, Вязников, Дмитрова и других городов Подмосковья, где тогда еще существовали катакомбные общины. Тактика непоминающих, ввиду облав и арестов, была такой: священники должны жить в подмосковных городах, на дачах членов общин, вести жизнь неграмотных сторожей, огородников, психически больных, прикидываться глухонемыми, и только на время приезжать и служить в московских домовых церквах.
Интересно, что все собравшиеся чувствовали себя историческими преемниками русского православия, ответственными за судьбу Родины. По сохранившимся историческим преданиям, чтобы сохранить Москву от нашествия иноплеменных, надо было пройти крестным ходом вокруг Кремля.
На строгановском собрании было решено совершить эту мистическую акцию и спасти город. Разными ораторами говорилось: «Православная Москва разорена большевиками, большинство храмов снесено и разорено, но многое, включая Кремль с половиной Кремлевских соборов и могилами царей, сохранилось, есть и отдельные верующие русские люди. Если город будет сдан немцам, остатки святынь будут поруганы до конца и пострадают люди. Мы все помним, как французы держали лошадей в алтарях и обдирали иконы, повторится то же самое. Мы будем молиться и спасем остатки старой православной Москвы и России, а не большевистский Кремль и красную Москву».
Была выработана и тактика задуманной акции. Один знакомый Строгановой, доверенный кремлевский и лубянский врач, взялся утрясти этот вопрос с «органами». Он сообщил, что верующие хотят совершить крестный ход вокруг Кремля, и это спасет и Москву, и лично товарища Сталина177. У Строгановой и через Союз русских офицеров, и через другие, в том числе, и медицинские круги, были свои люди на Лубянке, на этой московской Александерплац, где круглосуточно горели бессонные окна и где без отдыха и перерыва выколачивали показания.
И мой отец, и его друг Даниил Андреев постоянно смотрели на эти сверкающие квадраты в ад.
Учитывая растерянность красного Кремля, непоминающим было разрешено провести крестный ход, но не более чем из 30 человек, и чтобы все мужчины были старше шестидесяти лет и, конечно, без оружия. Крест, чаша и Евангелие должны были быть прикрыты тряпками и идти велено было молча. Сбор был назначен в Александровском саду у Боровицких ворот в определенное время. Условия были приняты.
Было отобрано 24 человека, у которых не было иждивенцев и малых детей, и шесть уже сидевших священнослужителей, не находящихся в бегах. По словам Киселевой, было три священника, два монаха и архимандрит, который впоследствии стал где-то в Сибири епископом и был там арестован. Все участники крестного хода перед акцией исповедовались и причастились, как перед смертью. Отслужили молебен и очень тщательно подготовились под руководством бывшего белого офицера178.
Все участники должны были появиться с разных сторон и по окончании разбежаться, так офицер учил «овец», как он говорил, конспирации. Киселева смеялась, вспоминая его инструктаж, он говорил при этом: «Я через красных раньше ходил, как нож через масло». Так было и сделано.
В определенное время появилось шесть священнослужителей, двадцать четыре мирянина (большинство женщин), достали чашу, крест, Евангелие, иконы, покрыли их косынками, построились по два, и люди двинулись вокруг Кремля против часовой стрелки. Александровский сад был закрыт, но на это время его открыли у Боровицких ворот, и агенты в штатском шли вокруг них, как волки вокруг стада.
Раньше, до революции, крестный ход совершали из Кремля через Спасские ворота на Вход Господень в Иерусалим. В Древней Руси Патриарх ездил на прирученном осле (на осляти), которого держали в Измайловском царском зверинце. Теперь сам Кремль товарищи превратили в зверинец.
Крестный ход непоминающих шел вдоль Москвы-реки. Впереди, с палкой, шел регулировщик. Когда стали поворачивать к Красной площади, агенты тем участникам, которые несли небольшие аналойные иконы, раздали лопаты и показали жестами, чтобы они несли их на плече. Разговаривать агентам было, по-видимому, запрещено. Киселева говорила, что эти лопаты — символ, они почувствовали, что их (коммунистов) когда-нибудь истинно-православные закопают.
У участников хода было заранее решено, когда дойдут до Мавзолея Ленина, то, нарушив запрет, тихо запеть: «Да воскреснет Бог, да расточатся врази его». Что и было, к ужасу агентов, исполнено. Регулировщик повернул ход вдоль Исторического Музея к Арсенальной башне, по внешнему ограждению Александровского сада.
Так дошли до Боровицкой башни, поставили лопаты, спрятали иконы, сосуды и крест в авоськи и разбежались в разные стороны «аки клопы от света электрической лампочки», по выражению офицера — режиссера этой акции. И ехали домой все сложными маршрутами, но «хвостов» за собой никто не заметил. Никого, включая священников, не арестовали. Фактически это была нравственная капитуляция режима перед катакомбным православием. Врач-посредник передал Строгановой, чтобы все участники молчали до смерти, а то схватят всех с семьями и вышлют. И еще он добавил: «Ваши люди очень смелые. Такое еще никому с рук не сходило так».
Руководители общин в крестном ходе не участвовали, были подобраны менее заметные люди, и с ними все попрощались, как перед смертью. Киселева уже на Пресне сказала мне: «Теперь только двое живых осталось из ходивших тогда, все умерли». Моя память хранит фамилии более пятнадцати семей непоминающих, два адреса я нашел в старых книжках и позвонил, попросив моих ровесников вспомнить об их родителях и дедах и о них самих в молодости.
В ответ я услышал: «Не сегодня-завтра к власти вернутся коммунисты, надо по-прежнему обо всем молчать. Вы можете нам навредить, не ссылайтесь на нас». И я перестал искать адреса, тем более что обе семьи, куда я звонил, очень давно перешли к сергианцам, скрывая, что их родители принадлежали к непоминающим.
Нарышкинская моленная
Мои родители познакомились в катакомбной общине, но и совсем другой по стилю и духу, чем Строгановская, Киселевых и Величко179. Моя мать, урожденная Абрамова, происходила из донских пожалованных дворян, весьма известных на Дону. Ее отец, Федор Федорович Абрамов-старший, был генерал-лейтенантом и Ростовским окружным атаманом. Его отец, тоже генерал, воевал в Туркестане у Кауфмана и был близок со Скобелевым. У деда было семь сыновей от первых двух браков, из них пятеро офицеров. Наиболее известен старший сын, Федор Федорович Абрамов-младший, командир 2-й Донской Армии у Врангеля, командир Донского корпуса и РОВС в эмиграции. Его жену растерзали в Чека, и сын, под чужой фамилией, остался в России, у священника на Дону.