Он среагировал сразу, снял с себя все награды, сложил их на престол и сказал напуганным и плачущим певчим: «Отдадите Патриарху, мне его железяки больше не нужны. Пускай другому отдаст, кто сюда придет, а я от него и от них навеки уйду». Он собрал свое небольшое барахло131 и навеки покинул Гребнево. Он немного пожил у Введенской и уехал к родным и давним почитателям на Запад, в Брянские леса, где снова стал катакомбным священником.
Оттуда он регулярно, два раза в год, приезжал зимой в Москву и жил у Введенской и у нас, в Перловке. После смерти моего деда и бабки132 Введенская переехала жить к нам в Перловку, и ее моленная слилась с нашей. В Перловке Введенская заболела, и ее от нас отвезли в больницу, где она и умерла133. Хоронили ее мы с отцом и ее племянник134. На отпевании была и вся ее моленная. Ее отпевал кто-то из отцов Голубцовых в Старом соборе Донского монастыря.
По завещанию Введенской, после ее отпевания состоялась панихида у просевшей чугунной плиты «болярина Петра», то есть Чаадаева, и у плиты Патриарха Тихона на паперти старого собора135. Отец поехал с Голубцовым с ее гробом на кладбище, а панихиду о Чаадаеве и Патриархе Тихоне служил патриархийный ветхий старичок-священник, при мне, и ему платил за это я136.
Книги свои Введенская завещала в Псково-Печорский монастырь, куда я их отвез багажом в пяти огромных ящиках, и они составили основу монастырской библиотеки. Старую библиотеку монастыря большевики конфисковали и отдали в Тартуский университет137.
Аналой Абрамцевский я вернул Васнецовым, а Абрамцевскую полку с резными птицами, где она хранила реликвии, она отказала мне. В последние годы у Введенской бывали дочь Виктора Васнецова, две семьи выходцев из польско-литовской шляхты — Озерецковские и Галковские, я всегда путал их странноватые для великорусского уха фамилии, старик-жестянщик из бутафорской Театра Красной Армии, семья перекрещенных ею баптистов и несколько стариков-старообрядцев, переехавших из Ельца, ее земляков. Они перессорились с рогожскими попами и ходили к ней.
Люди Строгановской общины ходили тогда к Киселевой, а Введенская жила где-то на отшибе от центра. Она была очень близкий нашей семье человек, но всегда подчеркивала, что мы — дворяне, и у нас свой внутренний мир, а у нее свой138. Введенская могла бы быть писательницей, но, имея дар устного слова, никогда не садилась за письменный стол, а это обычно решает все — книги пишутся, в частности, и задом139. Я всегда Введенской чуть опасался из-за ее потенциальной левизны.
Господь каждому из нас дает на земле какое-то поручение. Введенской Господь дал миссию — быть идеальной первой слушательницей писателей. Ей любил читать Д. Л. Андреев, любил читать М. М. Пришвин. Она идеально сопереживала прочитанному и верила, что созданный образ живет как человек. Старообрядческая закваска была костяком ее личности — она была исконно оппозиционна к синодальному православию. Жить без Бога и молитвы она не могла — ее к непоминающим привело сердце — не оказаться у них она не могла.
Суздальская и Владимирская общины
Величко собирал также мелкую пластику из бронзы140, в связи с этим он был связан с византинистами графом Олсуфьевым, Лазаревым и Н. П. Сычевым, учеником Н. П. Кондакова, жившим на высылке во Владимире. Величко очень высоко ценил и хорошо отзывался о графе Олсуфьеве и говорил, что семья Олсуфьевых принадлежала к непоминающим, кто-то из Олсуфьевых был делегатом Поместного Собора 1917–1918 годов, был в оппозиции к церковной большевистской политике, и у них была своя моленная141.
Николай Павлович Сычев, когда-то любимый ученик академика Н. П. Кондакова, был очаровательным изысканным петербуржцем. Он, как и Величко, был румян, свеж, с профессорской бородкой и с большим юмором. Когда они встречались, то уступали друг другу дорогу и не садились первыми.
Дело, по которому арестовали в Петрограде Сычева, было довольно громким в музейных кругах. Николай Павлович ведал в Русском музее древнерусским отделом, а главным хранителем был художник Нерадовский. Сычев, Нерадовский и другие сотрудники, фамилий которых я не знаю, все почтенные люди из общества, в годы революции приняли на хранение у некоторых из Великих князей и богатых людей их коллекции икон, картин и бронзы. Они выдали владельцам расписки с печатью музея. Эти картины благополучно хранились в фондах музея все двадцатые годы, но в тридцатые в музее стали появляться новые советские люди, совсем другой закваски и настроений.
Они разобрались в описях каталогов, выяснили, что в фондах музея хранится намного больше картин, чем значится. Были среди них и известные полотна, считавшиеся пропавшими. Привели Грабаря142 и навели чекистов, которые выявили «монархический заговор «спецов»», ждавших освобождения Петрограда от красной чумы. Обвинение было абсолютно правильным: действительно ждали, действительно ненавидели, действительно монархисты. Но одновременно и очень порядочные люди, уважавшие принципы неприкосновенности частной собственности143.
Участников заговора подержали в тюрьме, а потом разослали с минусом столиц. Нерадовский одно время жил в Переславле-Залесском, у дочери художника Д. Н. Кардовского, Екатерины Дмитриевны, местной дворянки. Это была красивая пожилая черноглазая дама. В Царском Селе они занимали особняк пополам с семьей родителей поэта Гумилева. Нерадовского я знал мало, он был очень стар и выходил только к обеду.
Кардовская жила в барском доме своего мужа, переславского дворянина С. Б. Веселовского, ставшего при большевиках членом Академии Наук. Сычев, помотавшись по тюрьмам, осел во Владимире, но иногда нелегально ездил к Величко в Москву. Во Владимире он, вместе с архитектором Столетовым, из владимирских дворян, и суздальским краеведом Варгановым, отъявленным коммунистом, создали музей-заповедник и спасли древности. Варганов был близок с обкомом и прикрывал опального Сычева.
Сычев был глубоко верующим человеком и в сергианские храмы не ходил, считая их оскверненными. По примеру Величко, он несколько оживил местную Владимирскую моленную непоминающих. Местом работы Сычева был собор Княгинина монастыря во Владимире. Как сейчас помню: солнечный день, яркие фрески, где в аду горят немцы в кружевных манжетах мушкетеров, и оживленного моложавого Сычева144.
Недалеко от Княгинина монастыря, у одной бывшей монашки, собирались верующие, не очень много, человек двадцать, и раз в неделю молились. Окна закрывали, чтобы не было слышно, и пели не очень громко. Свечи были тоненькие, самодельные, восковые. Служил священник из высланных. Днем он где-то служил, был бритый, стриженый, но нестарый, с глубокими морщинами на лбу, а точнее, челе. Это было скорбное чело благородного человека, со следами страданий.
Священник служил в Тихвине под Петербургом и был арестован за противодействие сергианскому курсу архиерея. Когда его взяли, то семью выселили из дома, и попадья, официально отказавшись от арестованного попа-мужа, вышла замуж за красного командира. Сын остался с ней, а дочь, когда отца выпустили из тюрьмы, переехала к нему во Владимир.
Жили они в полуподвале с гераньками на окнах, недалеко от закрытой пятиглавой церкви 17 века и вокзала. Дочка была очаровательной скромной девушкой, по-моему, ее звали Катей. Иногда мы с ней гуляли по валам и говорили о том, что будет с Россией. Тогда казалось, что большевизму не будет конца и его хватит на весь наш тогда еще долгий молодой век.
Сычев был нужен малограмотному Варганову как крупный «спец»-византинист и поэтому то, что он ходил молиться в общину, не осуждалось и не преследовалось: «Собирается старичье и молится, ну и пусть их». Служили не очень долго, потом была исповедь. Сергианского Патриарха вообще не поминали, власти тоже. Была интересна формулировка: «Помолимся о растерзанной слугами Антихриста земле Российской». Нигде больше таких слов не слыхал.
Священник служил в простой рясе, с епитрахилью, поручами и наперсным крестом145. Алтарь отгораживала фанерная перегородка, на ней висело два больших образа из церкви, а за перегородкой блестели фольгой и медью домашние иконы. Раньше в этой общине служили одни монашки, без священника, но с канонархом. Священника им нашел Сычев, а выискал его Варганов и привел к Сычеву. Коммунист Варганов крестил свою родню, тайно от властей, и именно у них, чтобы не записали в сергианской церкви.