– Дело Араны закрыто, – сказал Гамбоа. – Армия больше слышать о нем не хочет. И никто не заставит ее передумать. Проще воскресить Арану, чем убедить армию, что она совершила ошибку.
– Вы не отведете меня к полковнику? – спросил Ягуар. – Тогда вас не ушлют в Хульяку. Не делайте такое лицо. Думаете, я не понимаю, что вам это дело тоже боком вышло? Отведите меня к полковнику.
– Знаете, что такое бесполезная жертва? – спросил Гамбоа. Ягуар как будто не понял и пробормотал: «Чего?» – Если враг безоружен и сдался, ответственный боец не может в него стрелять. Не только по нравственным соображениям, но и по военным – из экономии. Даже на войне не должно быть бесполезных покойников. Понимаете? Отправляйтесь в училище и постарайтесь, чтобы смерть Араны послужила вам уроком на будущее.
Он скомкал листок и швырнул на землю.
– Идите, – сказал он, – скоро обед.
– А вы не вернетесь, господин лейтенант?
– Нет, – сказал Гамбоа, – может, когда-нибудь еще увидимся. Прощайте.
Он взял чемодан и пошел по Пальмовому проспекту в сторону Бельявисты. Ягуар некоторое время смотрел ему вслед. Потом поднял смятые бумажки, лежавшие у его ног. Гамбоа порвал листок пополам. Половинки легко складывались и читались. Он удивился, увидев еще два обрывка, помимо того, на котором написал: «Лейтенант Гамбоа, я убил Раба. Можете сообщить об этом в рапорте и передать меня полковнику». Обрывки составляли телеграмму: «Два часа назад родилась девочка. Роса молодцом. Поздравляю. Жди письма. Андрес». Он изорвал всё на мелкие кусочки и по дороге к обрыву один за другим бросал их на ветер. Остановился, взглянул на большой особняк с просторным садом. Первый дом, куда он залез. Потом пошел дальше, к набережной. Посмотрел на лежавшее внизу море: оно было не такое серое, как обычно; волны разбивались о берег и мгновенно исчезали.
Белый слепящий свет, казалось, бил из крыш и поднимался прямиком в безоблачное небо. У Альберто было ощущение, что глаза лопнут от бликов, если слишком пристально вглядеться в один из этих фасадов с большими окнами, впитывающих и испускающих солнце, словно разноцветные губки. Даже в легкой шелковой рубашке он вспотел. То и дело приходилось промокать лицо полотенцем. На проспекте было до странности пусто: обычно в это время уже выстраивалась пробка в направлении пляжей. Он посмотрел на часы, но время не увидел, завороженный великолепным сверканием стрелок, циферблата, головки, золотого браслета. Красивые часы, из чистого золота. Накануне вечером в парке Саласар Плуто сказал: «Похожи на хронометр». Он ответил: «Это и есть хронометр! С чего у них иначе четыре стрелки и две головки? А еще они водонепроницаемые и противоударные». Ему не поверили, и тогда он снял часы и сказал Марселе: «Шваркни их об землю, чтобы все убедились». Марсела никак не могла решиться и коротко пронзительно взвизгивала. Плуто, Элена, Эмилио, Бебе и Пако ее подначивали. «Что, прямо взять и шваркнуть?» «Да, – говорил Альберто, – давай уже, не томи». Когда часы, наконец, оказались в воздухе, все умолкли; семь пар глаз жадно следили за полетом, предвкушая, как они разлетятся на куски. Но часы, ударившись о землю, только легонько отскочили, и Альберто их поймал – целыми и невредимыми, без единой царапины, и точными, как прежде. Потом он лично окунул их в крошечный фонтанчик посреди парка, дабы доказать водонепроницаемость. Альберто улыбнулся. Подумал: «Сегодня искупаюсь с ними на Подкове». Отец, когда подарил их на Рождество, сказал: «Это тебе за отлично сданные экзамены. Наконец-то начинаешь оправдывать фамилию. Вряд ли у кого-нибудь из твоих приятелей есть такие же. Сможешь пощеголять». И точно – накануне только и разговоров в парке было, что о часах. «Отец понимает толк в жизни», – подумал Альберто.
Он свернул на Весенний проспект. Довольный, оживленный, шагал по тротуару мимо особняков, мимо раскидистых садов и купался в солнечных лучах, радуясь виду света и теней, переплетающихся на стволах деревьев, играющих в листве. «Лето – отличная штука, – размышлял он, – Завтра понедельник, а у меня все равно будет выходной. Встану в девять, зайду за Марселой, поедем на пляж. Днем в кино, вечером в парк. И так же – во вторник, в среду, в четверг, каждый день, пока не кончится лето. А потом – никакого тебе училища, пакуй чемоданы. В Штатах мне точно понравится». Он опять посмотрел на часы: половина десятого. Если сейчас так солнечно, что же будет в двенадцать? «Отличный день для пляжа», – подумал он. В правой руке он держал плавки, завернутые в зеленое полотенце с белыми краями. Плуто должен подобрать их в десять – слишком рано пришел. До училища он вечно опаздывал на все встречи. А теперь наоборот, словно хотел наверстать упущенное время. Подумать только – два лета подряд просидел дома, ни с кем не виделся! Но квартал-то никуда не делся, до него по-прежнему было рукой подать, в любое утро он мог бы выйти на угол улиц Колумба и Диего Ферре и одним махом вновь обрести друзей: «Привет! В этом году я никуда не мог с вами выбраться, потому что куковал в училище. Но три месяца каникул хочу провести с вами, не думать про увольнения, про военных, про казармы». Но к чему поминать прошлое? Уютное сияющее утро простиралось вокруг, а дурные воспоминания таяли в желтом зное, как снег.
И все же – нет: память об училище еще накатывала мрачной, безрадостной волной, от которой дух съеживался, как стыдливая мимоза – от прикосновения человеческой кожи. Но неприятное чувство с каждым разом улетучивалось все быстрее – словно сморгнул соринку, и жизнь вновь прекрасна. Два месяца назад, если в памяти всплывали стены Леонсио Прадо, то плохое настроение, противный привкус и растерянность преследовали Альберто до конца дня. Теперь же о многом ему удавалось думать, как об эпизодах фильма. Он мог несколько дней подряд не вспоминать лицо Раба.
Он перешел проспект Пети-Туара, остановился у второго дома и свистнул. Палисадник ломился от цветов, влажная трава сверкала. «Иду!» – прокричал девичий голос. Он оглядел дом: никого не видно, Марсела, наверное, на лестнице. Интересно, она пригласит его зайти? Вообще-то Альберто собирался предложить ей прогуляться до десяти. Они пойдут под деревьями вдоль проспекта к трамвайной линии. Он сможет ее поцеловать. Марсела обнаружилась в саду – в брюках и свободной кофточке в черно-гранатовую полоску. Она шла ему навстречу и улыбалась. Альберто подумал: «Какая же она красавица». Темные глаза и волосы подчеркивали белизну кожи.
– Привет, – сказал Марсела. – Ты раньше времени.
– Хочешь – могу уйти, – сказал Альберто. Он чувствовал себя непринужденно, в своей тарелке. Поначалу, особенно сразу после вечеринки, на которой предложил Марселе встречаться, он немного скованно передвигался по миру своего детства после темного провала длиной в три года, отрезавшего его от всей этой упоительной жизни. Но теперь уверенность вернулась, он мог бесконечно хохмить и смотрел на других как на равных или даже немного свысока.
– Глупый, – сказала Марсела.
– Пройдемся? Плуто только через полчаса приедет.
– Да, – сказала Марсела, – давай, – она поднесла палец к виску. На что это она намекает? – Родители спят. Вчера были на вечеринке в Анконе. Вернулись черт знает когда. А я-то, дурочка, раньше девяти пришла из парка.
Чуть только отдалились от дома, Альберто взял ее за руку.
– Видала, какое солнце? – сказал он. – Для пляжа – самое то.
– Мне надо тебе кое-что сказать, – сказала Марсела. Альберто посмотрел на нее: она улыбалась очаровательной лукавой улыбкой, маленький носик задорно вздернулся. И снова подумал: «Красотка».