– Он ходил с зонтиком от солнца, в белом костюме, и туфли у него тоже были белые, – сказала женщина. – Он гулял с нами, приглашал нас в кино, а однажды сводил Лалиту в бразильский цирк, который приезжал сюда, помните?
– Много ли денег он вам давал, сеньора? – сказал доктор Портильо.
– Очень мало, почти ничего, – сказала женщина. – И очень редко. Он делал нам подарочки, вот и все.
А Лалита была уже слишком большая, чтобы ходить в школу, и он сказал, что, если мы хотим, он даст ей место в своей конторе, и жалованье будет большим подспорьем для нас обеих. Лалите, конечно, нравится эта мысль. Она подумала о будущем дочери, об их нуждах, о том, как им трудно сводить концы с концами. Словом, Лалита стала работать с японцем.
– Жить с ним, сеньора, – сказал доктор Портильо. – Не стыдитесь, адвокат для своих клиентов все равно что духовник.
– Клянусь вам, что Лалита всегда спала дома, – сказала женщина. – Спросите у соседок, если вы мне не верите, доктор.
– А какую работу он дал вашей дочери, сеньора? – сказал доктор Портильо.
Это была работа, с которой справится каждый дурак, и, если бы она продолжалась еще годика два, он разбогател бы, старик, и уж никогда не мыкал бы горя. Но их кто-то выдал, и Реатеги вышел сухим из воды, а ему пришлось расплачиваться за все, бежать, и тут началась самая скверная полоса в его жизни. Работа была плевая, старик: получать каучук, обсыпать его тальком, чтобы отбить запах, запаковывать, как табак, и отправлять.
– Ты был в то время влюблен в Лалиту? – сказал Акилино.
– Когда я подцепил ее, она была еще целенькая, – сказал Фусия, – и в ту пору она ровнехонько ничего не понимала в жизни. Когда она начинала плакать, я, если был не в духе, давал ей оплеуху, а если в хорошем настроении – покупал конфеты. Это было все равно что иметь сразу и женщину, и ребенка, Акилино.
– А почему ты и в этой истории винишь Лалиту? – сказал Акилино. – Я уверен, что не она вас выдала. Скорее уж мать.
Но она узнала об этом только из газет, доктор, она клянется в этом всем святым. Хоть она и бедная женщина, но в честности никому не уступит, и на складе она была один только раз и спросила – что здеся такое, сеньор, а японец – табак, и она по простоте душевной поверила.
– Какой там табак, сеньора, – сказал доктор Портильо. – Может быть, ящики и были из-под табака, но вы же знаете, что там был каучук.
– Сводня так ничего и не узнала, – сказал Фусия. – Продал нас кто-то из этих падл, которые помогали мне посыпать тальком и запаковывать каучук. В газетах писали, что она тоже моя жертва, потому что я похитил у нее дочь.
– Жаль, что ты не сохранил эти газеты, да и те, в которых писали про Кампо Гранде, – сказал Акилино. – Приятно было бы почитать их теперь и подивиться, как ты прославился, Фусия.
– Ты научился читать, старик? – сказал Фусия. – Ведь когда мы работали с тобой, ты не умел.
– Ты мне прочел бы, – сказал Акилино. – Но как же получилось, что сеньор Реатеги остался в стороне? Почему тебе пришлось бежать, а его и пальцем не тронули?
– Такова жизнь, не ищи справедливости, – сказал Фусия. – Он вкладывал в дело капитал, а я свою шкуру. Каучук считался моим, хотя мне доставались только крохи. И все-таки я разбогател бы, Акилино, дельце было выгодное.
Лалита ей ничего не рассказывала, она засыпала ее вопросами, а девочка: не знаю, не знаю, и это была чистая правда, доктор Портильо, зачем ей было хитрить? Японец был вечно в разъездах, но мало ли кто ездит по своим делам, и потом, откуда ей было знать, что каучук – это контрабанда, а табак – нет.
– Табак – обыкновенный товар, сеньора, – сказал доктор Портильо. – А каучук – стратегический материал. Мы должны продавать его только нашим союзникам, которые воюют с немцами. Разве вы не знаете, что Перу тоже участвует в войне?