– Вся Пьюра говорила о тебе, дружище, – сказал Хосефино.
– И стар и млад. После того как ты уехал, еще долго толковали про тебя.
– Что значит – уехал? – сказал Литума. – Я не по своей воле уехал.
– У нас сохранились газеты, – сказал Хосе. – Сам увидишь, брат. В «Эль тьемпо» тебя ругали почем зря, называли злоумышленником. Но по крайней мере в «Экое и нотисиас» и в «Ла индустриа» писали, что тебе нельзя отказать в храбрости.
– Ты отколол потрясающий номер, старина, – сказал Хосефино. – Мангачи гордились тобой.
– А какой мне был от этого прок? – Литума пожал плечами, плюнул и растер ногой плевок. – И потом, я сделал это спьяну. Трезвый я на это не решился бы.
– Здесь, в Мангачерии, мы все уристы[46], – сказал Обезьяна и вскочил на ноги. – Все душой и телом преданы генералу Санчесу Серро[47].
Он подошел к вырезке из газеты, отдал честь и, хохоча, опять сел на циновку.
– Обезьяна уже набрался, – сказал Литума. – Пойдем к Чунге, пока он не заснул.
– Нам надо тебе кое-что рассказать, старина, – сказал Хосефино.
– В прошлом году, Литума, здесь поселился априст[48], – сказал Обезьяна. – Один из тех, кто убил генерала. Как вспомню про это, меня такая злость берет!
– В Лиме я познакомился со многими апристами, – сказал Литума. – Их тоже держали за решеткой. Они на все корки ругали Санчеса Серро, говорили, что он был тиран. Ты что-то хотел рассказать мне, старина?
– И ты позволял, чтобы при тебе ругали этого великого мангача? – сказал Хосе.
– Он был пьюранец, но не мангач, – сказал Хосефино. – Это тоже ваша выдумка. Я уверен, что Санчес Серро даже никогда не бывал в этом квартале.
– Что ты хотел мне рассказать? – повторил Литума. – Говори, старина, ты меня заинтриговал.
– И не один априст, а целая семейка, – сказал Обезьяна. – Они построили дом поблизости от Патросинио Найи и над входом, сволочи, повесили апристский флаг. Представляешь себе?
– Насчет Бонифации, Литума, – сказал Хосефино. – У тебя на лице написано, что ты хочешь узнать про нее. Почему же ты не спросил нас? Стыдишься? Но ведь мы братья, Литума.
– Но уж мы поставили их на свое место, – сказал Обезьяна. – Мы им устроили такую жизнь, что они смазали пятки.
– Спросить никогда не поздно, – очень спокойно сказал Литума и, опершись руками об пол, слегка откинулся назад. – Я не получил от нее ни одного письма. Что с ней сталось?
– Говорят, Алехандро Молодой мальчишкой был апристом, – торопливо сказал Хосе. – Я слышал, что, когда приезжал Айя де ла Торре[49], он нес плакат, где было написано: «Учитель, тебя приветствует молодежь».