– Не нужно так быстро судить о людях, – поморщившись, сказал Молодой. – Сперва надо было бы выяснить, что произошло. Не так-то просто распознать, что кроется за поверхностью вещей. Никогда не бросай первый камень, брат.
– И после этого он еще говорит, что он не философ, – сказал арфист. – Ты только послушай его, Чунгита.
– А в Санта-Мария-де-Ньеве много было баб, братец?
– Пропасть, хоть меняй каждый день, а какие горячие, – сказал Литума. – И на любой вкус – белые, негритяночки, стоило только руку протянуть.
– Раз там было столько хорошеньких, что же ты женился на этой? – засмеялся Хосефино. – Ведь что ни говори, Литума, у нее только глаза красивые, а все остальное ничего не стоит.
– Он так ударил кулаком по столу, что, наверное, в соборе было слышно, – сказал Болас. – Они из-за чего-то повздорили, похоже было, что Хосефино и Литума подерутся, до того они распалились.
– Они что спички или искорки, которые вспыхивают и тут же гаснут, – сказал арфист. – Горячие, но отходчивые. Все пьюранцы – люди беззлобные.
– Ты уж и шуток не переносишь? – говорил Обезьяна. – До чего ты изменился, братец.
– Она же мне как сестра, Литума, – восклицал Хосефино. – Неужели ты думаешь, что я сказал это всерьез? Сядь, дружище, давай чокнемся.
– Дело в том, что я люблю ее, – сказал Литума. – Это ведь не грех.
– Вот и хорошо, что любишь, – сказал Обезьяна. – Дай-ка нам еще пива, Чунга.
– Бедняжке непривычно в Пьюре, она теряется среди такого множества людей, – говорил Литума. – Здесь ведь все по-другому, чем у нее на родине, вы должны ее понять.
– Она прекраснейшая девушка, – сказал Хосе. – Как она за нами ухаживает, какие закусоны нам готовит! Мы все трое ее очень любим, братец.
– Так хорошо, дон Ансельмо? – сказала Дикарка. – Не очень горячее?
– Очень хорошо, очень вкусно, – причмокивая, сказал арфист. – У тебя в самом деле зеленые глаза, девушка?
Семинарио повернулся к ним вместе со стулом – что там за галдеж, уже нельзя и поговорить спокойно? А сержант очень сдержанно – сеньор выходит за рамки приличия, его никто не трогает, пусть и он их не трогает. Семинарио повысил голос – кто они такие, чтобы указывать ему, что прилично, а что неприлично, и почему бы ему не трогать их, черт бы побрал их всех четверых вместе со шлюхой, которая их родила, поняли?
– Он обругал их по матери? – сказала Дикарка, моргая от изумления.
– И не раз, это было только начало, – сказал Болас. – Эти богачи помещики думают, что им позволено любого обругать по матери.
Гортензия и Амапола убежали, а Сандра, Рита и Марибель, стоявшие у стойки, даже головы вытянули – что-то будет. У сержанта голос дрожал от гнева – мать тут ни при чем, сеньор.
– Если тебе не понравилось то, что я сказал, пойди сюда, поговорим, чоло, – бросил Семинарио.