– Но Литума не пошел, – сказала Чунга. – Мы с Сандрой его удержали.
– Зачем поминать мать, когда идет спор между мужчинами? – сказал Молодой. – Мать – это самое святое на свете.
И Гортензия с Амаполой вернулись за столик Семинарио.
– Парни уже не смеялись и не пели свой гимн, – сказал арфист. – Пропало настроение, когда их обругали по матери.
– Но они утешались выпивкой, – сказала Чунга. – На их столике уже не помещались бутылки.
– Вот я и думаю, что, если у человека тяжело на душе, этим все и объясняется. Одни от этого становятся пьяницами, другие священниками, третьи убийцами.
– Пойду смочу голову холодной водой, – сказал Литума. – Этот тип испортил мне вечер.
– Вполне понятно, что он обиделся, Хосефино, – сказал Обезьяна. – Никому не понравилось бы, если бы ему сказали – твоя жена дурнушка.
– Он надоел мне своим хвастовством, – сказал Хосефино. – Я спал с сотнями баб, я знаю половину Перу, я пожил в свое удовольствие. Он нам все уши прожужжал своими путешествиями.
– В глубине души ты злишься на него потому, что его жена не обращает на тебя внимания, – сказал Хосе.
– Если он узнает, что ты к ней пристаешь, он убьет тебя, – сказал Обезьяна. – Он по уши влюблен в свою бабу.
– Он сам виноват, – сказал Хосефино. – Зачем он так задается? Послушать его, в постели она просто чудо – настоящий огонь, да и только. Вот я и хочу проверить, так ли это.
– Побьемся об заклад на пару золотых, что ничего у тебя не выйдет, брат? – сказал Обезьяна.
– Посмотрим, – сказал Хосефино. – В первый раз она хотела дать мне по морде, во второй только обругала, а в третий и бровью не повела, я даже немножко полапал ее. Она уже уступает, я в таких вещах разбираюсь.
– Если она сдастся, помни уговор, Хосефино, – сказал Хосе. – Где пройдет один непобедимый, там пройдут все трое.
– Сам не знаю, почему мне так хочется переспать с ней, – сказал Хосефино. – Ведь, по правде говоря, она ничего не стоит.
– Потому что она не здешняя, – сказал Обезьяна. – Всегда хочется узнать, какие тайны, какие повадки такая женщина привезла со своей родины.
– Она похожа на зверька, – сказал Хосе. – Ничего не понимает, все время спрашивает, почему то, почему это. Я бы не решился подкатиться к ней первым. А что, если она скажет Литуме, Хосефино?
– Она не из таких, у нее духа не хватит, – сказал Хосефино. – Она бы умерла со стыда, прежде чем рассказать ему. Жаль только, что он ее обрюхатил. Теперь придется подождать, пока она родит, а потом уж обработать ее.
– Потом они преспокойно начали танцевать, – сказала Чунга. – Казалось, все обошлось.