– В Нариуале он голыми руками справился с тремя ворами, связал их и привез в Пьюру, – сказал Семинарио.
– Он побился об заклад с приятелями, что у него еще хватит пороху переспать с женщиной, пришел сюда и выиграл спор, – сказала Чунга. – По крайней мере, если верить Амаполе.
– Я и не говорю о нем ничего плохого, – сказал Болас. – Но это уже начинало надоедать.
– Он был такой же великий пьюранец, как адмирал Грау, – сказал Семинарио. – Ступайте в Уанкабамбу, Айабаку, Чулукаис – везде и всюду вы найдете женщин, которые гордятся тем, что спали с моим дядей Чапиро. У него было не меньше тысячи пащенков.
– Он, случайно, был не мангач? – сказал Обезьяна. – Там таких много.
Семинарио нахмурился – может, твоя мать мангачка, а Обезьяна – конечно, и я горжусь этим, а Семинарио, рассвирепев, – Чапиро был сеньор и только изредка захаживал в вашу паршивую Мангачерию выпить чичи и переспать с какой-нибудь девчонкой, а Обезьяна стукнул кулаком по столу: сеньор опять оскорбляет их. Все шло хорошо, как водится между друзьями, и вдруг он начинает ругаться, мангачам обидно, сеньор, когда плохо говорят о Мангачерии.
– Старичок, бывало, первым делом подходил к вам, маэстро, – сказал Молодой. – С каким чувством он вас обнимал. Можно было подумать, что встретились родные братья.
– Мы знали друг друга с давних пор, – сказал арфист. – Я любил Чапиро и очень горевал, когда он умер.
Разгулявшийся Семинарио вскочил со своего места: пусть Чунга запрет дверь, чтоб им никто не мешал в этот вечер, и пусть арфист посидит с ними и расскажет о Чапиро, чего они ждут, дверь на засов, и дело с концом, у него на полях хлопка – только успевай убирать, он платит за все.
– А посетителей, которые стучались в дверь, отпугивал сержант, – сказал Болас.
– Это была ошибка, не следовало допускать, чтобы они остались одни, – сказал арфист.
– Я не гадалка, почем мне было знать, что из этого выйдет, – сказала Чунга. – Раз клиенты платят, им стараются угодить.
– Конечно, Чунгита, – извиняющимся тоном сказал арфист. – Я имел в виду не тебя одну, а всех нас. Понятное дело, никто не мог предвидеть.
– Уже девять часов, маэстро, – сказал Молодой. – вы наделаете себе вреда, давайте я схожу за такси.
– Говорят, вы были на «ты» с моим дядей? – сказал Семинарио. – Расскажите им, старина, об этом великом пьюранце, о мужчине, какого больше не сыщешь.
– Только в жандармерии еще остались настоящие мужчины, – заявил сержант.
– Подвыпив, он заразился от Семинарио, – сказал Болас. – Тоже заладил про настоящих мужчин.
Арфист покашлял – в горле першит, дайте-ка выпить глоточек. Хосефино налил ему стакан пива, и дон Ансельмо подул на пену, выпил и крякнул. Больше всего привлекала внимание людей выносливость Чапиро. И еще то, что он был таким честным. Семинарио просиял и, обнимая старика, – вот видите, что он говорил?
– Он был задира и недоумок, но у него была фамильная гордость, – признал Молодой.
Когда он верхом возвращался с поля, девушки поднимались на башню, чтобы поглядеть на него, хотя это им было запрещено. Чапиро сводил их с ума, и дон Ансельмо отпил еще глоток. А в Санта-Мария-де-Ньеве лейтенант Сиприано тоже сводил с ума индианок, и сержант тоже отпил еще глоток.