Сержант взял одну пулю и, держа ее двумя пальцами, поднял повыше, чтобы на нее падал свет голубой лампочки: потом берут патрон и вставляют его в револьвер. И Обезьяна – ты потерял контроль над собой, братец, хватит, пойдем домой, в Мангачерию, и Хосе тоже, со слезами в голосе – не играй с этим револьвером, братец, послушай Обезьяну, уйдем.
– Я не могу вам простить, что вы не объяснили мне, что происходит, – сказал арфист. – Из-за криков братьев Леон и девушек я сидел как на иголках, но такого я и представить себе не мог, я думал, они просто дерутся. – Никто не догадывался, что произойдет, маэстро, – сказал Болас. – Семинарио тоже вытащил револьвер и водил им перед носом Литумы, мы так и ждали – вот-вот грянет выстрел.
Литума оставался все таким же спокойным, а Обезьяна – не давайте им, остановите их, случится несчастье, скажите ему вы, дон Ансельмо, вас он послушает. Рита и Марибель плакали, как плакала теперь Дикарка, а Сандра – пусть он подумает о своей жене, и Хосе – о ребенке, которого она ждет, не будь упрямым, братец, пойдем в Мангачерию. Раздался сухой щелк – сержант сомкнул ствол с рукояткой. И ровным голосом, невозмутимо – потом замыкают револьвер, и все в порядке, сеньор Семинарио, чего он ждет, пусть приготовится.
– Как влюбленные, которым что говори, что не говори, потому что они витают в облаках, – вздохнул Молодой. – Литуму заворожил револьвер.
– А он заворожил нас, – сказал Болас, – и Семинарио слушался его, как мальчик. Как только Литума приказал, он разомкнул свой револьвер и вытащил все пули, кроме одной. У бедняги дрожали пальцы.
– Верно, сердце ему говорило, что он умрет.
– Все в порядке, а теперь, не глядя, положите руку на барабан и крутните его несколько раз, чтоб не знать, где пуля. Крутите на всю железку, как рулетку, – сказал сержант. – Потому это и называется русская рулетка, арфист, понимаете?
– Хватит разглагольствовать, – сказал Семинарио. – Начнем, поганый чоло.
– Вы в четвертый раз меня оскорбляете, сеньор Семинарио, – сказал Литума.
– Мурашки по коже бегали, когда они крутили барабан, – сказал Болас. – Как будто два мальчишки волчок запускали.
– Видишь, девушка, что за люди пьюранцы, – сказал арфист. – Надо же – поставить на карту жизнь из-за одной только гордости.
– Какое там из-за гордости, – сказала Чунга. – С перепоя и чтобы мне насолить.
Литума отпустил барабан. Теперь полагается бросить жребий, кому первому, но неважно, он его вызвал – Литума поднял револьвер, – ему и начинать – приложил дуло к виску, – зажмурить глаза – и зажмурил глаза – и выстрелить – и нажал собачку: щелк, и залязгали зубы. Он побледнел, и все побледнели, раскрыл рот, и все раскрыли рот.
– Замолчи, Болас, – сказал Молодой. – Не видишь, что она плачет?
Дон Ансельмо погладил Дикарку по голове и протянул ей свой цветастый носовой платок – не плачь, девушка, дело прошлое, что уж теперь, а Молодой зажег сигарету и затянулся. Сержант положил револьвер на стол и стал медленно пить из пустого стакана, но никто не засмеялся. Лицо у него было мокрое от пота.
– Ничего не случилось, не волнуйтесь, – умолял Молодой. – Вы повредите себе, маэстро, клянусь вам, ничего не случилось.
Ты заставил меня испытать такое чувство, какого я никогда не испытывал, – пробормотал Обезьяна. – А теперь уйдем, прошу тебя, братец.
И Хосе, словно очнувшись, – это незабываемо, братец, ты настоящий герой, и зажужжали девицы, столпившиеся у лестницы, и завопила Сандра, и Молодой с Боласом – успокойтесь, маэстро, не волнуйтесь, а Семинарио сердито оттолкнул стол – тише, черт побери, теперь моя очередь, замолчите. Он поднял револьвер, приставил его к виску, но не зажмурил глаза, а только вобрал в грудь воздух.
– Мы с фараонами услышали выстрел, когда входили в поселок, – сказала Чунга. – Выстрел и крики. Мы стали ногами дубасить в дверь, но вы не открывали, и жандармы вышибли ее прикладами.
– Только что умер человек, Чунга, – сказал Молодой. – Кто же в эту минуту мог думать о том, чтобы открыть дверь.