– Он был пьян, и мы не приняли это всерьез, – сказал Болас. – Сеньор Семинарио рассмеялся.
Но сержант опять вытащил револьвер и, взявшись одной рукой за рукоятку, а другой за ствол, старался разомкнуть его. Все вокруг начали переглядываться, принужденно посмеиваться и ерзать на стульях, вдруг сделавшихся неудобными. Только арфист продолжал пить – русская рулетка? – маленькими глотками – что это такое, ребята?
– Это такая штука, которая позволяет проверить, мужчины ли те, кто называет себя мужчинами, – сказал сержант. – Сейчас увидите, старина.
– Я понял, что это всерьез, по спокойствию Литумы, – сказал Молодой.
Семинарио, наклонив голову, молча следил за ним, и, хотя взгляд его был по-прежнему вызывающим, в нем в то же время сквозила растерянность. Сержант наконец разомкнул револьвер и, вынимая из барабана патроны, стоймя ставил их в ряд между стаканами, бутылками и полными окурков пепельницами. Дикарка всхлипнула.
– А меня он, скорее, обманул своим спокойствием, – сказала Чунга, – а то бы я вырвала у него револьвер, когда он его разряжал.
– Что с тобой, фараон, – сказал Семинарио, – что это за фокусы.
У него дрожал голос, и Молодой кивнул – да, на этот раз с него слетела вся спесь. Арфист поставил стакан на стол и с беспокойством понюхал воздух – они вправду ссорятся, ребята? Не надо так, пусть продолжают дружески беседовать о Чапиро Семинарио. Но девицы убежали из-за стола – Рита, Сандра, Марибель квохча, Амапола и Гортензия пища, как птички, – и, столпившись у лестницы, шептались, глядя на мужчин округлившимися от страха глазами. Болас и Молодой взяли арфиста под руки и чуть не на весу оттащили его в угол, где располагался оркестр.
– Почему вы не уговорили его, – пролепетала Дикарка. – Когда с ним говорят по-хорошему, он понимает. Почему вы хотя бы не попробовали.
Чунга попробовала: пусть он уберет свой револьвер, кого он хочет запугать.
– Ты слышала, Чунга, как он давеча обругал меня по матери, – сказал Литума. – И лейтенанта Сиприано тоже, хотя он его даже не знает. Посмотрим, как ведут себя такие матерщинники, когда от человека требуется хладнокровие и выдержка.
– Что с тобой, фараон, – заорал Семинарио, – к чему весь этот спектакль?
И Хосефино перебил его: сеньор Семинарио напрасно притворяется, к чему прикидываться пьяным? Пусть лучше признается, что попросту боится, не в обиду ему будь сказано.
– И его приятель тоже попытался помешать им, – сказал Болас. – Мол, пойдем отсюда, брат, не впутывайся в скверную историю. Но Семинарио уже взбодрился и отпихнул его.
– И меня тоже, – сказала Чунга. – За то, что я крикнула: перестаньте, что за безобразие, перестаньте, мать вашу так.
– У, мужик в юбке, – сказал Семинарио. – Убирайся к чертям, не то я тебя продырявлю.
Литума кончиками пальцев держал перед собой револьвер, глядя в пузатый барабан с пятью отверстиями, и говорил негромко, наставительным тоном: сначала смотрят, пустой ли он, не осталось ли в нем пули.
– Он обращался вроде бы не к нам, а к револьверу, – сказал Молодой. – Такое было впечатление, Дикарка.
И тут Чунга вскочила, бросилась через зал и выбежала, изо всей силы хлопнув дверью.
– Когда они нужны, их никогда не видно, – сказала она. – Мне пришлось дойти до памятника Грау, чтоб найти двух полицейских.